Сцены из жизни Максима Грека

Когда было покончено с мирянами, подошла очереди клира. Первым Шигона назвал Вассиана. Хотя и знал, что им Василий не пожертвует. Нужен ему Вассиан. Если убрать его, останется Даниил единственным петухом на весь черный и белый клир, кто тогда посмеет ему возразить? Возгордится, перестанет склоняться, как сейчас, смиренно и послушно, перед мирскою властью.

Василий спросил:

— А где теперь Вассиан?

— Давно уж подобрал свою рясу, — усмехнулся Шигона. — Уехал в Симонов монастырь, и ни слуху о нем, ни духу. Забился в келью, притих, даже кашель его и тот не слышен другим монахам… Однако туда же, государь мой, несколько дней назад перебрался и грек, как повелишь поступить с этим?

Василий откликнулся немедля:

— Экая тля!.. Видать, не зря говорили мне с самого начала, что обуревает его суетная гордыня. Избаловали мы его, обласкали сверх меры. Мудрый, ученый, вот и закружилась у него голова. Призвали мы его сюда присмотреть за книгами, вознаградили с царской щедростью, повелели все, что ему надобно, давать от нашей княжеской трапезы, жил у нас, как король. Неблагодарный! Вместо того, чтобы благословлять наше великодушие, осмелился, жалкий червь, подняться на своего благодетеля! Много он говорил против меня…

— Много, государь. И если б он в самом деле был просвещенным и мудрым, стал бы он говорить такое? В чем его мудрость? Этого я так и не постиг за все годы, что держим мы его при себе. И хлеб наш он ест даром…

Василий распалился еще больше.

— Верно говоришь, Иван. Видать, дорого мы заплатили за мудрость Максима из нашей казны, а он нас же еще и поносит. И потом, вот что я хотел тебе сказать: когда владыка Досифей читает мне Златоуста, или святого Дамаскина, или кого-нибудь из самодержцев, я понимаю все, а ежели встречу затруднение, сразу спрашиваю Досифея, и Досифей мне объясняет. Но когда говорит грек… — Князь умолк, не находя слов, чтобы выразить, что именно он испытывает, слушая грека. — Окаянный! — взорвался он снова. — Неблагодарный!

— Я заметил, государь, — вставил Иван, — когда грек говорит, он никогда не склоняется над священными книгами и произносит по памяти, как придет ему в голову. Между тем мы знаем, что мудрые и просвещенные мужи не расстаются со свитком или же книгой. Так изображены на иконах все пророки, все евангелисты. Этот же несет, что ему вздумается… Возможно ли таким путем не впасть в заблуждение и ересь?

Князь покачал головой.

— Зря не прислушался я с самого начала к тому, что говорили мне о нем. Верно мне говорили, будто он еретик. Так, значит, теперь перебрался он в Симонов монастырь?

— Да, государь, вот уже несколько дней он там.

— Там ли? Может, бежал?

— Там, государь. Мои люди не сводят с него глаз.

— Смотрели у него в келье, как я велел? Не нашлось ли каких грамот?

Шигона подумал и сказал:

— Пока он был здесь, тайных грамот при нем не находилось. Что теперь, я не знаю. Пошлю посмотреть, ежели велишь. Но есть у нас в руках послание, что написал он на этих днях в осуждение второго брака.

Эти слова Василий принял как внезапный удар.

— Змея! И он говорит об этом открыто?

— Открыто, государь. К супругам, намеревающимся оставить своих жен без законной причины и поступить их в иночество… Именно так, государь, называет он свое послание.

— Ух, змея ядовитая! — вскричал Василий. — И где послание?

— Все, что мы могли найти, государь, мы собрали и вручили митрополиту. Но монах Селиван написал много списков, и они их раздали, как делали это с другими сочинениями окаянного… А митрополит Даниил сказал мне, что на этих днях в Симонов монастырь к Максиму ездил Иван Сабуров, посланный самой великой княгиней. От него великая княгиня получает наказы не уходить в монастырь, и вот увидишь, государь, пока грек тут, она не пойдет…

Побагровевший от гнева Василий стиснул кулаки.

— Пойдет! Пострижется — волей или неволей! Я того желаю! А за греком пошли сейчас же, пусть его схватят!

Однако Шигона поклонился Василию и осторожно заметил:

— Нетрудно это, государь. Но лучше бы поступить иначе. Надо сперва вспахать и взборонить поле. Монах ведь не наш… Он принадлежит Святой Горе и султану. Следует хорошенько подготовить дело.

Шигона некоторое время подумал, потом внимательно посмотрел Василию прямо в глаза.

— Помнишь, государь, как случилось, что этот окаянный грек оказался в нашем княжестве? Помнишь ли, что ты просил одного, а тебе послали другого?

— Да, — молнией осветилось лицо Василия. — Было так, как ты говоришь.

— А не следует ли нам, государь, об этом поразмыслить?

— Верно говоришь, Иван!

Василий вглядывался в лицо Ивана, словно видел перед собой туманный горизонт, на котором блеснуло солнце.

— Иван! Иван! — воскликнул он. — Верно ты говоришь…

Шигона низко поклонился.

— Государь, мой разум не в силах охватить всего. Действовать нужно осмотрительно, и сдается мне, что тут нам необходим светлый ум святого митрополита. Монах есть монах, и судить его церкви, не нам.

— Пошли, пусть позовут сюда митрополита! Спит ли — не спит, пусть явится немедля.