Сцены из жизни Максима Грека

…Несомненно одно: Максим Грек связал себя с реакционными верхами господствующего класса и церкви. Он «фатально пал», употребляя выражение И. Денисова, не как представитель и поборник новых культурных начал, непонятый, отвергнутый и поверженный русским обществом первой половины XVI века. Он «фатально пал» как всякий деятель, который пытается соединить несоединимое: интересы реакционных верхов невозможно было обосновать и защищать с помощью философских и просветительских идей, хотя бы и умеренных, в той их доле, какая осталась еще у Максима Грека, после того как монах восторжествовал в нем над светским ученым.

Попытка Максима Грека сочетать гуманность с признанием инквизиции, жизнеутверждение с монашеской аскезой,[179] Платона и Аристотеля со злонамеренным обскурантизмом церкви, независимость мысли с борьбой против передовых идей была утопической и могла лишь вызвать подозрительность руководящих феодальных верхов. Именно этим и объясняются те превратности, которые пришлось испытать Максиму Греку».

А. И. Клибанов.

Ķ изучению биографии и литературного наследия Максима Грека. —

«Византийский временник», т. XIV. М., 1958, с. 157–163.

«В начале XVI века, в 1505 году, по приглашению великого князя Василия в Москву прибыл и обосновался там Максим, известный в русской истории как Максим Грек. Максим жил и работал в России целых тридцать лет (1505–1535), и деятельность его ознаменовала значительный этап в истории русской культуры. Максим был монахом и ученым, получившим широкое классическое образование. Он учился на Западе и был полиглотом, причем среди многих иностранных языков, которыми он владел, был и славянский. Поэтому его и пригласили в Москву, чтобы он привел в порядок находившиеся там греческие книги и лучшие из них перевел на славянский язык. Библиотека московских князей была столь богата греческими книгами, что, увидев ее, Максим в восхищении воскликнул: «Ни в Греции нет такого сокровища, ни в Италии, где многие сочинения, спасенные моими единоверцами от варваров-магометан, были сожжены». Василий с гордостью выслушал слова Максима и поручил ему управление библиотекой. Максим переписал все греческие книги и многие из них перевел на славянский язык. Параллельно с переводами он написал ряд своих сочинений. В библиотеке Троицко-Сергиевской лавры хранятся рукописи следующих сочинений Максима: 1) «Послание к великому государю Василию Иоанновичу», 2) «Слово к великому царю и князю Иоанну Васильевичу памятное»; 3) «Слово к отрицающим постановление на митрополию от греческого патриарха, как находящегося во власти безбожных турок» и другие.

Василий оказал Максиму немало почестей, однако после двадцатипятилетнего пребывания в России тот пожелал вернуться на родину и попросил, чтобы ему разрешили отправиться на Афон. «Там я прославлю имя твое, — сказал он государю, — скажу моим единоверным, что есть еще на земле сильный и великий христианский монарх, который избавит нас — если пожелает того господь — от тирании неверных». Слова эти, как нам кажется, имеют чрезвычайно важное значение, так как в них, насколько мы знаем, впервые была выражена вера в освободительную миссию великого русского народа. Однако Максим уступил просьбе государя и, продлив еще на девять лет свое пребывание в Москве, перевел на славянский язык много других греческих книг».

Георгос Зоидис. Традиционная дружба.

Издательство политической и художественной литературы, 1958, с. 45–46.

«Весьма характерно, что переводчик, отправляемый из Турции в Москву, хорошо знал древние и почти все европейские языки, но совсем не знал русского. Уже одно это обстоятельство свидетельствовало о том, что в Константинополе смотрели на Максима Грека не только как на переводчика. О том, что миссия его носила политический характер, говорили и его свита, и темпы следования «переводчика» к месту назначения: выехав из Турции в июне — июле 1516 года, Максим прибыл в русскую столицу только 4 марта 1518 года, пробыв все это время в Крыму. Не исключено, что он просто выжидал наступления такого момента в развитии международных событий, когда его появление в Москве стало бы наиболее целесообразным и эффективным с точки зрения крымско-казанско-турецкой политики в Восточной Европе. Объяснить чем-либо иным почти двухлетнюю задержку Максима Грека в Крыму довольно трудно.

Критика монастырского землевладения на Руси, программа реорганизации всего уклада жизни русских монастырей таили в себе ясный политический смысл: речь шла о стремлении ликвидировать материальную базу политического могущества монастырей на Руси, упразднить основу сотрудничества феодальной церкви с феодальным централизованным государством, превратить монастыри в орудие политики бояр и княжат.