Сципион Африканский

Люций растерялся, но, по-видимому, решил не являться на суд, подражая своему брату. Тогда трибун стал угрожать отвести его в оковах в тюрьму. Люций же все колебался и не знал, что предпринять. Тогда Публий, который понимал, что брат страдает из-за него, апеллировал к остальным трибунам, требуя у них защиты от произвола коллеги. Но между ними был сговор, и восемь из них отказали. Тиберий же неожиданно заявил, что у него особое мнение. Он был человек пылкий, мужественный и суровый. И коллеги не сомневались, что его предложение будет еще более жестким. Но Катон и его союзники не учли одного — Тиберий наделен был рыцарским благородством. Взяв слово, он дал торжественную клятву, что не мирился со Сципионами и ничего не делает, чтобы снискать их расположение. Но, продолжал Гракх, он никогда не позволит отвести в тюрьму триумфатора Люция, ибо это недостойно Республики. Тиберий защищал честь Сципионов с тем большим жаром, что они были его врагами.

Хотя Гракх не вмешивался в сам ход процесса, его слова произвели такое сильное впечатление на римлян, что дело немедленно прекратилось ( Gell. VII, 19; Val. Max., IV, 18; Liv., XXXVIII, 57; Cic. De cons. prov., VIII, 18).

Рассказывают, что в тот же день был ритуальный пир в честь Юпитера в Капитолии. Весь сенат был в сборе. Были и Тиберий с Публием. Случайно (вероятно, для них самих, но не для устроителей пира) они оказались рядом за одним столом. Они заговорили и почувствовали друг к другу самую горячую симпатию. В конце пира сам Сципион предложил Тиберию руку своей младшей дочери (некоторые передают, что весь сенат стал ходатайствовать за Тиберия и просил Сципиона выдать за него Корнелию). Как бы то ни было, предложение было сделано, и Гракх с глубокой радостью его принял. Публий прибавил, что шаг его не опрометчив, ибо он узнал Тиберия в самое подходящее время для того, чтобы составить о нем правильное мнение: именно когда он был его врагом ( Gell., XII, 8, 1–4; Val. Max., IV, 2, 3). Далее рассказывают, что Сципион вернулся домой и объявил Эмилии, что просватал младшую дочь. Жена стала горько упрекать его, спрашивая, как мог он решиться на это, даже не посоветовавшись с нею. Публий благоразумно молчал. Наконец она воскликнула:

— Со мной надо было бы посоветоваться, даже если бы ты просватал дочь за Тиберия Гракха!

Публий, очень обрадованный, объявил, что Тиберий и есть жених, и мир был восстановлен ( Liv., XXXVIII, 57).

Но Катон и тут не растерялся. Он всегда знал, что Сципион — грозный противник, но он оказался еще более грозным, чем думал Катон. Однако Порций не отступил. Он понял, что общественное мнение Рима надо подготовить. И вот он стал повсюду распространять темные слухи ( Liv., XXXVIII, 54). «Он… не переставал сеять подозрения и клевету», — говорит Плутарх ( Plut. Cat. mai., 32). «Нашлись люди, — говорит Ливий, — которые утверждали, что эта война (с Антиохом. — Т. Б.) больше наделала шуму, чем потребовала трудов, ведь она решилась одним сражением, и цветок славы за эту победу был уже сорван при Фермопилах». Кто «эти люди», которые так часто вспоминали о Фермопилах, мы уже знаем. Сам Ливий с некоторым недоумением приводит это мнение и замечает: «Говоря по правде, при Фермопилах воевали скорее с этолянами, чем с царем. Большую ли часть своих войск бросил в ту битву Антиох? А чтобы воевать в Азии, он и войско собрал со всей Азии — вплоть до самых пределов Востока» ( Liv., XXXVII, 58). Но поползли слухи и совсем иного рода. В темных закоулках стали шептать, что Сципион был в тайных переговорах с Антиохом, что царь ласкал его сына и недаром выдал его отцу без выкупа (см. об этом примечание 33).

Наконец почва была подготовлена (в 184 году до н. э.). К суду народа должны были теперь привлечь самого Публия, и предъявлено ему было страшное обвинение — государственная измена. Для этой цели Катон нашел еще одного нового человека, какого-то Марка Невия, тоже народного трибуна. Сципиона обвинили в предательстве, в тайных преступных переговорах с царем Антиохом и получении от него взятки. ^{91}Процесс должен был превратиться в настоящий суд над всей жизнью обвиняемого. Враги нашли на репутации Сципиона только три пятна: он слишком любил эллинскую культуру, был слишком мягок к врагам и слишком горд. Припомнили, как недостойно он вел себя в Сиракузах, когда ходил по театрам и одевался в греческий плащ. Милость, проявляемую им к противникам, они объясняли полученными взятками. Но особенно много говорили о его необыкновенной, поистине «царской» гордости ( Liv., XXXVIII, 51–52, 54).