Сципион Африканский

Такое же глухое, скрытое недоброжелательство окружало и молодого Публия Сципиона. Быть может, вначале люди благоразумные и пытались его образумить. Но вскоре они поняли всю тщету своих речей. Не то чтобы Публий был юношей дерзким и грубым, напротив, он был мягок и ласков в обращении, и не было в Риме человека более светского и любезного, чем он. Но нотации ему было читать совершенно бесполезно. Он не только не слушал советов, но даже не удостаивал говорившего ответом. Он считал ниже своего достоинства давать хоть какие-нибудь объяснения. «Я не обязан ни перед кем отчетом», — сказал он впоследствии. К своим врагам и хулителям он относился всегда со снисходительным презрением, не удостаивая их открытой вражды. Это еще усиливало их негодование. Гордость Публия Сципиона стала прямо-таки притчей во языцех.

Но очень ошибется тот, кто подумает, что Сципиона окружала с юности одна только ненависть. Напротив, не было другого такого человека в Риме, которого сопровождала бы такая восторженная любовь, поклонение, доходившее прямо-таки до обожания. Приветливость, щедрость и ласковость вскоре сделали его кумиром простонародья ( Polyb., X, 5 , 6). Необыкновенный такт, обаяние, гордое изящество манер покоряло всех ( Polyb., XI, 24а , 4; Liv., XXVIII, 17, etc.). Все говорят о какой-то неотразимой привлекательности, свойственной этому человеку. Не было никого из римлян или иноземцев, кого Публий Сципион не мог очаровать при желании. Дикие иберы и нумидийцы, цивилизованные греки и эллинистические монархи, даже сам страшный Ганнибал, даже его враги в сенате не могли устоять против его волшебных чар. Где бы он ни появлялся, народ встречал его бурей радости ( Polyb., X, 5 , 3). Плебеи рады были исполнить малейшее его желание. И вообще «восторги толпы окружали этого гражданина» ( Polyb., XVI, 23 , 3).

Итак, молва часто говорила о беспечном легкомыслии и удивительной щедрости юного Публия. Но вскоре о нем пошли слухи совсем другого рода. Это были очень, очень странные слухи. [33]Рассказывали, что с шестнадцати лет Публий жил не только среди людей, но и в ином, чудесном и прекрасном мире. Во сне и наяву он беседовал с богами, во сне они являлись ему во всем блеске, наяву же он слышал их вещие голоса. Иногда он пытался хотя бы намекнуть о виденном и слышанном друзьям, и тогда им казалось, что они слышат волшебные сказки. Чтобы беседовать с дружественными духами, Сципион всегда уходил куда-нибудь далеко. Часто глухой ночью он шел на Капитолий, входил в храм Юпитера Всеблагого и Величайшего и запирался там, в святая святых, совершенно один. Служители храма шепотом с суеверным ужасом передавали, что дикие собаки, которых ночью спускают на Капитолий, на него одного никогда не лают. Никто не знал, что делает в храме Публий, но народ был убежден, что он беседует с самим Юпитером, владыкой небесным. Ходила даже молва, что именно этот великий бог и есть отец Сципиона. В нем течет кровь бессмертных богов, говорили люди. В нем и правда было что-то неземное, светлое и легкое; и среди непроглядной тьмы, в которую погружена была его родина, среди всего этого моря бед он один исполнен был самых ярких надежд, самой непоколебимой уверенности в победе. Видимо, именно его разумел Варрон, когда писал: «Полезно для государства, если храбрые мужи верят — пусть даже на самом деле это и ложь, — что они произошли от богов, так как таким путем дух человеческий, получив уверенность в себе как бы от божественного древа, совершает подвиги дерзновеннее, действует пламеннее, а потому он счастлив и беззаботен» ( Aug. C.D., III, 4). Уверенность Сципиона, что он рожден на счастье Риму, захватывала всех.

Это причудливое сочетание легкомысленного повесы, погруженного в свои видения поэта, страстно любящего свою родину воина, блестящего и щедрого гражданина, гордого патриция, твердо верившего в свое божественное предназначение и счастье, — все это делало его образ настолько загадочным и привлекательным, что неудивительно, что толпа его боготворила, что его окружал ослепительный ореол легенд.

ЭДИЛИТЕТ