Сципион Африканский. Победитель Ганнибала

Затем Фабий намекает, что Сципиону вскружили голову успехи в Испании. Фабий говорит о них с легкой похвалой и скрытым глумлением — глумлением, которое Моммзен и другие современные историки, кажется, приняли за буквальную истину, забывая, как решительно все аргументы Фабия опровергаются действиями Сципиона. Насколько иной будет обстановка, напоминает Фабий, с которой придется столкнуться Сципиону, если он переправится в Африку. Ни открытой гавани, ни даже безопасного плацдарма, ни союзников. Как может Сципион доверять своей власти над Масиниссой, когда он не может доверять даже собственным солдатам? — намек на мятеж на Сукроне. Высадившись в Африке, он объединит против себя всю страну, все внутренние споры будут забыты перед лицом внешнего врага. Даже в маловероятном случае вынужденного возвращения Ганнибала — насколько хуже будет иметь его близ Карфагена, поддержанного всей Африкой, чем с остатком войск в Южной Италии! «На что похожа твоя политика — ты предпочитаешь драться там, где твои силы будут уменьшены наполовину, а вражеские сильно возрастут?»

Фабий заканчивает уничтожающим сравнением Сципиона с его отцом, который, направляясь в Испанию, вернулся в Италию, чтобы встретить Ганнибала, «в то время, как ты собираешься покинуть Италию, когда Ганнибал здесь, и не потому, что ты считаешь такой курс благодетельным для государства, но потому, что ты думаешь, что это принесет тебе славу и почести… армии собирают для защиты Рима и Италии, а не для того, чтобы консулы, как цари, вели их куда пожелают, руководясь тщеславием».

Эта речь произвела сильное впечатление на сенаторов, «особенно на тех, кто был в пожилых годах». Когда Сципион поднялся для ответа, большинство явно было настроено против него. Начал он с мастерской контратаки: «Даже сам Квинт Фабий заметил… что в его мнении можно заподозрить зависть. И хотя я не смею обвинить столь великого человека в таком чувстве, однако, либо из-за неудачных выражений, либо из-за самого факта, подозрение не может быть устранено. Ибо, чтобы избавиться от подозрения в зависти, он так возвеличил свои собственные заслуги и славу своих подвигов, что со мной может, кажется, соперничать любой безвестный человек, но не он сам, настолько он возвышается над всеми остальными… (…) Он представил себя стариком, заслужившим все существующие почести, а меня юношей, моложе его сына, — как будто, по его мнению, желание славы не превышает продолжительность жизни и как будто главная ее часть лежит не в памяти и не в грядущих веках».

Затем Сципион с мягким сарказмом переходит к беспокойству Фабия о его, Сципиона, безопасности — не только о безопасности армии и государства, — если он отправится в Африку. Откуда внезапно появилась такая озабоченность? Когда его отец и дядя пали в бою, когда Испания лежала под пятой четырех победоносных карфагенских армий, когда никто, кроме него самого, не предложил себя для такого отчаянного предприятия, «почему в тот момент никто ничего не говорил о моей молодости, о мощи врага, о трудностях, о недавней судьбе моего отца и дяди? (…) Разве армии в Африке сейчас больше, а полководцы лучше, чем были тогда в Испании? Или возраст мой тогда был более зрелым для руководства войной, чем теперь?.. (…) После искоренения четырех карфагенских армий… после восстановления нашей власти над всей Испанией, так, что ни следа не осталось от войны, легко умалять вес моих услуг; так же легко будет, когда я вернусь из Африки, умалять тяжесть тех самых условий, которая теперь преувеличивается ради того, чтобы задержать меня здесь».