Сципион Африканский. Победитель Ганнибала

Для некоторых обман, даже ради достойных целей, может показаться несовместимым с возвышенными римскими добродетелями; и Ливий, которому, как римлянину, искусная проделка кажется не столь восхитительной, как греку Полибию, оставляет под сомнением происхождение этой сципионовской привычки, развившейся в его последующей карьере либо под влиянием разумного расчета, либо по причине ее успеха. Вот оценка Ливия: «Сципион, несомненно, владел поразительными дарами; но, кроме того, он с детства изучал искусство их эффективного использования. Имелась ли некоторая склонность к суеверию в его собственном характере, или он хотел подкрепить свои приказы авторитетом божеств, но он редко говорил публично, не ссылаясь на некое ночное видение или сверхъестественное внушение». Ливий, возможно, преувеличивает то, как часто Сципион прибегал к этому приему, ибо он писал значительно позже, а вокруг великих вырастают легенды. В документированных случаях Сципион прибегает к этому приему лишь изредка, и, будучи великим мастером в деле управления человеческой натурой, он должен был понимать ценность сбережения его для критических моментов.

Ливий продолжает: «Чтобы приучить к этому общественное мнение, он ввел себе в обычай со дня, когда достиг возраста мужества, никогда не начинать никакого дела, общественного или частного, не посетив сперва Капитолий. Там он входил в святилище и проводил там некоторое время в одиночестве. Эта привычка… порождала веру, подкрепляемую случайно или намеренно, что его происхождение было не совсем человеческим. Когда-то многие верили, что отцом Александра Великого был огромный змей, которого часто видели в комнате его матери, но перед появлением людей он исчезал. Это чудо рассказывали также о Сципионе… но он никогда не смеялся над этим; он скорее подтверждал его, никогда не опровергая эти рассказы, но и никогда открыто не утверждая их истинность». Эту последнюю легенду, кстати, повторили несколько древних авторов и сохранил Мильтон в «Потерянном Рае»:

Он был с Олимпией и с той, что носила
Сципиона, светоча Рима.

Мнение о том, что претензии на божественное вдохновение имели религиозную основу, а не простой интеллектуальный расчет, находит подтверждение в поведении Сципиона во время сирийской войны 190 г. до н. э., когда он по причине того, что являлся членом коллегии жрецов Марса, известных как Салии, косвенным путем задержал армию перед Геллеспонтом, поскольку правило коллегии обязывало его оставаться на месте до конца месяца.

Здесь опять-таки современные психологи могут предположить, что его сны были подлинными, а не выдуманными, ибо известно, что власть сильного желания осуществляется во снах. Каковы бы ни были объяснение и источник его «видений», не может быть сомнений в мастерстве, с которым он извлекал из них практическую пользу. И наивысшей моральной похвалой Сципиону было то, что власть эта употреблялась им исключительно на благо его родины и никогда — в личных интересах. Когда в позднейшие дни пришел черед трудностей и обвинений, когда неблагодарное государство забыло своего спасителя, Сципион не вызвал ни одного божественного видения в свою защиту. Тот факт, что он воздержался от этого, тем более значителен, что в других ситуациях он показал себя виртуозным мастером, использующим человеческую психику, как инструмент.

Победа на выборах в эдилы имеет историческую важность не только потому, что она освещает источники успеха Сципиона и его влияния на людей, но и поскольку она бросает свет на причины его политического заката, добровольного изгнания из неблагодарной страны, которая смотрела, как чудесная, блистательная карьера заканчивается в тени. Ливий показывает, что его выборы, несмотря на рассказ Полибия, из которого можно заключить обратное, прошли не без противодействия; что народные трибуны противостояли претензиям Сципиона на должность, ибо он не достиг еще законного для кандидатов возраста. На это Сципион возразил, что «если граждане вообще желают назначить меня эдилом, значит, я достаточно стар». Призыв к народу через головы трибунов дал мгновенный успех, но триумфальное отрицание традиций и правил, вероятно, добавило обиду к той ревности, которая неизбежно сопровождает преждевременный успех юности.

Глава 2 ЗАРЯ