Сципион Африканский

Сам Катон имел огромное число врагов — идейных, политических и личных. Человек злого и неуживчивого нрава, о котором говорили, что даже тень его Персефона побоится впустить в Аид, он внушал противникам настоящий ужас (Plut. Cat. mai., 1; Liv., XXXIX, 40; Diod., XXXII, 15). И причиной его блестящих успехов был, несомненно, удивительный дар слова. «В речах Катона явственно видно дарование, — пишет Цицерон, — хотя еще не развитое и грубое» (Cic. Brut., 294). «Он умел быть одновременно ласковым и грозным, приветливым и страшным, шутливым и резким» (Plut. Cat. mai., 7). В самом деле, что за сила красноречия видна даже в тех ничтожных отрывках, которые дошли до нас! Вот он обличает преступника и оплакивает его жертвы:

«Он сказал, что децемвиры недостаточно хорошо позаботились о провианте. Он велел сорвать с них одежду и бить бичом. Децемвиров секли бруттийцы, многие смертные видели это. Кто может вынести такое унижение, такой деспотизм, такое рабство? Ни один царь не дерзнет на подобное. И такое случилось с честными людьми из честных семей, воспитанных в понятии чести! Где же союз? Где верность предков? Ты осмелился учинить такую чудовищную несправедливость: удары, побои, синяки — все эти муки и истязания, весь этот позор и величайшее унижение, да еще на глазах их сограждан и прочих смертных. О, какие стоны, какие вопли, какие слезы, какой плач я слышал! Рабы очень тяжело переносят несправедливость: что же сказать о них, рожденных в честной семье, наделенных великой доблестью, как вы думаете, что было у них в душе и что будет, пока они живы?» (Orat. fr. 58).

Об этом же человеке: «Ты хочешь скрыть свое нечестивое преступление преступлением еще худшим? Ты делаешь окорока из человечины!»[172] (Orat., fr. 59).

Или: «Он ни во что не ставил ропот и молву, преданный противоестественному разврату и чудовищным гнусностям» (ibid., fr. 60). «Он не чтил ни верность, ни законность, ни стыд» (ibid., fr. 61).

Как это грозно и сильно! Но Катон был мастер не только на суровые филиппики. Как он умел разить врагов жалом насмешки! Его язык был остер как бритва. Вот как, например, он описывает одного молодого человека по имени Целий: «Как одержимый сонной болезнью непрерывно пьет и спит, так никогда не замолкнет одержимый недугом болтливости. Он до того жаждет произносить речи, что, не соберись вы, он сам отыщет себе слушателей» (Orat., fr. 111). «За кусок хлеба его можно заставить не только говорить, но и молчать» (Orat., fr. 112). «Я уверен, что этого человека в конце концов провезут во время Цирковых игр вместо Цитерии, а он будет болтать с публикой» (ibid., fr. 116).[173]

Или, обвиняя почтенного гражданина, он говорит: «Ты еще в школе крал у детей ручки[174] и сумочки» (Orat., fr. 205). Или: «Если бы можно было устроить аукцион твоих талантов, как мебели» (ibid., fr. 201). Или: «Он бежит стремглав от хороших поступков, от добрых дел мчится, как на колеснице» (ibid., fr. 182).

В своих речах Катон совершенно не стеснялся в выражениях. Ливий пишет, что на Форуме он был суров, прямо-таки свиреп (XXXIV, 5). «Надо признаться, — говорит историк в другом месте, — что он отличался тяжелым нравом, был слишком откровенен и резок в речах» (XXXIX, 40). «Кто не знает его бесстыдства и черствости», — говорит он про одного (Orat., fr. 75). «Есть ли кто-нибудь грубее, суевернее, запущеннее, дальше от общественных забот», — говорит он о другом (Orat., fr. 204).