Сципион Африканский

Публий считал врага не столь значительным, а своих офицеров уже достаточно опытными, поэтому не только сам не пошел против Ганнона, но даже не послал Лелия, а доверил все дело Силану, дав ему небольшой отряд (тысячу пехотинцев и пятьсот всадников). Силан сразу показал себя достойным учеником Публия: хотя идти приходилось через ущелья и теснины, он, по выражению Ливия, «опередил не только вестников, но даже самый слух о своем приходе» (Liv., XXVIII, 1). Он сразу же разбил соединенные силы пунийских полководцев; сам Ганнон был захвачен в плен, Магон Баркид бежал в Гадес к Газдрубалу (Liv., XXVIII, 1–2). Газдрубал двинулся было на помощь к своим, но тут против него выступил сам Сципион. Узнав об этом, Газдрубал не стал его ждать и бросился бежать назад к Гадесу. Он боялся открытого сражения и придумал следующую хитрость: он разделил свое войско на небольшие отряды и разместил их во всех близлежащих городках, сам же переправился на остров. Публию предстояло растрачивать силы на осаду мелких крепостей, как в свое время Ганнибалу в Италии. Но он не собирался этого делать. Заметив, что выдумка Газдрубала превосходна, он ушел, оставив брата Люция, которому поручил взять главный город Оронтис. Люций без труда выполнил эту задачу. Так кончилась кампания этого года (Liv., XXVIII, 2–3).

Страшные удары, нанесенные римлянами в Иберии, поразили карфагенское правительство. Ганнибал, запертый на крайнем юге Италии, тщетно требовал помощи с родины: «из Карфагена не было никакой помощи, там заботились только о средствах удержать Испанию» (Liv., XXVIII, 12). Поэтому карфагенский Совет, видимо, потребовал решительных действий от своих военачальников, которые «прятались у Гадеса от Сципиона» (ibid.). Ждать и правда было нечего: положение пунийцев с каждым днем становилось все хуже, а римлян все лучше. И вот весной 206 года до н. э. Газдрубал собрал все свои силы, соединился с Магоном и Масиниссой и двинулся к Илипе. Здесь он разбил лагерь у подошвы горы. Пехоты у него было около семидесяти тысяч, конницы около четырех тысяч и тридцать два слона.^{27}

Наконец случилось то, чего когда-то так опасался римский военачальник: все пунийские вожди соединились и двинулись против него. Казалось, ему грозила судьба отца и дяди. «Дело в том, что одних римских войск без союзнических было недостаточно для того, чтобы отважиться на решительную битву; между тем полагаться на союзников в решительной битве казалось небезопасным и чересчур смелым» (Polyb., XI, 20, 1–6). Но даже и с иберами войска у Сципиона было много меньше, чем у карфагенян: у него было всего около сорока пяти тысяч пехоты и трех тысяч конницы (Polyb., XI, 20, 8). Говорят, Публий долго колебался, начинать ли битву, а потом явился перед войском со взором светлым, охваченный божеством. «Он сказал, что явился его даймон и позвал его на врагов. Надо полагаться, сказал он, больше на бога, а не на количество войска. Ведь и в прежних битвах победу принес им бог, а не множество войска». Его радостная уверенность мгновенно передалась воинам. «Они были захвачены его видениями и возбуждены, как будто уже победили» (Арр. Hiber., 100–103).

Публий решил воспользоваться отрядами иберов, но «выставить их только для виду». Масиниссе и Магону не терпелось напасть на врага. Им казалось, что самое время сделать это теперь, когда римляне заняты разбивкой лагеря. И они устремились со своей конницей на врага «в уверенности захватить Публия врасплох. Но Публий заранее уже предвидел нападение врага и укрыл свою конницу, равносильную карфагенской, за холмом» (Polyb., XI, 21, 1–2). Все случилось вопреки расчетам пунийцев: не они врасплох напали на римлян, а на них самих нежданно обрушилась римская конница. Многие тотчас же обратились в бегство, остальные приняли бой. Они еще ни разу не встречались лицом к лицу с воинами Сципиона, поэтому представляли их себе такими же, как легионеров его отца и дяди. Они ошиблись — «ловкость спешившихся римских всадников поставила карфагенян в большое затруднение; они выдержали недолго и с большими потерями стали отступать» (Polyb., XI, 21).

После этого ни римляне, ни карфагеняне не начинали открытой битвы. Каждое утро они выходили на равнину, лежащую между обоими лагерями, выстраивались в боевой порядок и простаивали так друг против друга целый день. Так проходили дни за днями. Газдрубал все не решался начать битву, хотя на его стороне был такой значительный перевес. Но он все медлил, вероятно, утешая себя мыслью, что и вождь римлян не отваживается напасть на него. Но он ошибался. Публий лишь усыплял бдительность врага перед решительным ударом.