Студент-3

И поведала историю последних дней.

Суть в том, что секретарь комсомольский секретарь университета позвонил Хафизу — своему коллеге — и попросил конкретно Любу для небольшого «закрытого» концерта. К ним в универ прибывало какое-то начальство-полуначальство из Москвы, не суть. Кого-то осенило сделать гостям культурную программу, а о Любови Королевой слава местного масштаба уже расплылась в узких кругах… Ну, вот так ее и взяли в аренду. Сыграть и спеть в малом зале перед избранной публикой. Не она одна, еще двое, в том числе пресловутый победитель конкурса туристической песни, который на Любу подействовал как красная тряпка на быка.

Она и сейчас с удовольствием его обматерила:

— П…дарас! Извини, конечно.

— Да ничего.

Но признала, что выступил он неплохо. Правда, она сама все-таки лучше. Что исполняли?.. Ну, самый ходовой бардовский набор: Визбор-Высоцкий-Окуджава. По заказу публики. Она, публика, осталась довольна. Люба тоже. Сценическое вдохновение, азарт исправно пришли к ней во время концерта, она это ощутила безошибочно — ну и выдала шикарные номера.

Потом, упоенная собой и авансами, которые ей навыдавали местные комсомольцы, она победно шла по коридору, гитара за спиной, как снайперская винтовка…

И наткнулась на него.

Конечно, они вмиг узнали друг друга.

Люба расчувствовалась, заговорила искренне, распахнула душу:

— Вот как будто сдуло все те годы! Ну, конечно, не больно много-то их и прошло… а иной раз вдруг покажется — Господи! Вечность тому назад… А тут — как вчера расстались. Хотя он изменился.

Видно было, что жизнь как-то так прокатила его на черных шарах, жестко взъерошила против шерсти. Вчера самоуверенный уездный шевалье, сегодня он выглядел присмиревшим, даже приниженным. Любе неимоверно обрадовался. А она…

Сперва, призналась она, ее захлестнуло мстительное чувство.

— Ну, думаю, сейчас выскажу! По чьей милости я в абортарий прогулялась?.. Тебя бы говнюка, туда! А он… А потом…

А потом Любе по причине ее беззлобности и сердобольности стало до боли жаль облезлого мажора. Слово за слово… Пошли гулять по улицам, прошлое стало воскресать с неодолимой силой…

— Уже и отпихнулись, что ли? — не удивился я.

Искренне говорить, так искренне.

Люба смущенно отвела взгляд и зачем-то стала чесать задницу.

— Так это дело хорошее, — вспомнил я Толика. — И полезное!

— Это вам полезное, — огрызнулась она. — А нам потом пузо таскать. И думать, что с ним делать…

— Ладно, это вопрос другой. Меня ты зачем решила проинформировать?

Люба опять сунулась было чесать ягодицу, но отдернула руку. Взглянула на меня. В скверном свете слабой, без плафона лампочки глаза ее показались почти чернильными.

— Зачем?.. А вот зачем.

Глава 17

— Во-первых, — с усилием вымолвила Люба, — я хотела, чтобы ты на меня не обижался…

— Ну что ты! Мы же обо всем договорились, так? Никакой романтики, так, спортивный тренажер… — ответил я, улыбаясь.

Она кивнула с каким-то отсутствующим выражением лица, и я ощутил, что в ней идет душевное борение не меньшее, чем в Лене, правда в каком-то ином ракурсе, мне еще не понятном.

— Это во-первых, — я вновь улыбнулся. — А во-вторых?

Люба как будто не услышала моего вопроса. Она смотрела мне куда-то в грудь, но совершенно номинально. Вряд ли она там что-то видела, и будь на месте моей джинсовой куртки любой другой предмет — стена, окно, некто иной… Думаю, взгляд был такой же. Люба смотрела в себя, а прочее — антураж.

— Во-вторых… — наконец, произнесла она. — Во-вторых, подойди ко мне.

Хм! Слегка недоумевая, я шагнул вперед. Она тоже. Взгляд изменился.

Вдруг она бросилась ко мне обхватила за шею так сильно, что я поперхнулся. Обхватила, прижалась ко мне — по причине раздолбайства она, конечно, была без лифчика, и я ощутил чудесную упругость молодой груди, вообще всего ее сильного, подтянутого тела. И бархатная душистая щечка припала к моей щеке, и я ощутил на ней нежнейший поцелуй… И Люба внезапно разрыдалась — от напора спутанных чувств, порвавших душевную защиту.

Я ласково погладил ее по голове, хотел сказать…

Но она вдруг стиснула меня еще сильнее:

— Не говори! Ничего не говори. Просто не надо ничего говорить!.. Нет! Нет! Ни единого слова.

И уткнулась лицом мне в шею, всхлипывая, прерывисто дыша, и я чувствовал, как теплые слезы капают мне за воротник.

Я легонько потрепал ее по спине:

— Ну, Люба…

— Молчи! Только молчи! — плачущей скороговоркой.

Я замолчал, не переставая дивиться бабьим чудесам. Но, видать, это изумление навсегда. На всю жизнь.

Грубоватые Любины ладошки гладили меня по затылку, плечам, спине — и все это молча, разве что дыхание девушки было все еще сбитым, точно она промчалась сто-двести метров во всю мочь. Из коридорной дали какие-то звуки долетали ка нам: хлопки дверей, голоса, даже смех — но заглянуть в кухню и застигнуть нас в самых сложных перепутьях чувств никто не догадался. И слава Богу, конечно.

Наконец, Люба оторвалась. Глаза красные, нос распухший…

— Ну и физия у меня, наверное, — слабо усмехнулась она.

— Это не беда, — постарался я ее утешить.