Студент (СИ)

- Товарищи, мы собрались здесь, чтобы осудить писателя-отщепенца, коим является Пастернак, и дать достойную отповедь его пасквилю под названием "Доктор Живаго". Господин Пастернак, - господин, потому что товарищем я его назвать не могу, - господин Пастернак опубликовал свой грязный пасквиль за границей и этим нанес вред нашей стране, потому что содержит клевету на нашу действительность. Весь наш народ возмущен подлой выходкой писателя-предателя Пастернака. Посмотрите, что пишут люди в наши органы печати.

Парторг взял в руки газету, свернутую вдвое и прочитал на первой странице:

- "Пастернак получил "тридцать серебреников", для чего использована Нобелевская премия. Он награждён за то, что согласился исполнять роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды... Бесславный конец ждёт воскресшего Иуду, доктора Живаго, и его автора, уделом которого будет народное презрение".

- Долой предателя! Позор клеветнику! - раздались выкрики из зала.

После парторга к трибуне вышел секретарь комсомола института.

- Товарищи! - сказал секретарь. - Нашему возмущению нет предела. По всей стране проходят митинги с осуждением антисоветского поступка Пастернака и его романа под названием "Доктор Живаго", и мы должны дать правильную оценку поступка писателя-оборотня, поскольку присуждение ему премии является враждебным по отношению к нашей стране, актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ товарищ Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал: "Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал... А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух".

- Вон из страны! Пусть катится в свой капиталистический рай! - откликнулся зал.

С короткими репликами выступили студенты. Одна студентка сказала, что таким как Пастернак не может быть места в нашей литературе. Кто-то из студентов, выражая презрение, сказал, что писатель должен искать признание своего народа, а не чуждого нам по духу зарубежного. Нашелся смельчак, который вышел к трибуне и спросил:

- А кто читал "Доктора Живаго"? Поднимите руки.

Это был блокадник Дима Ковалев.

Зал притих, и только шепот шелестом прошел по залу. Простой вопрос озадачил и поставил собрание в тупик. Выходило, книгу никто не читал, но даже если кто-то и прочитал, то вряд ли осмелился признаться, потому что сразу бы возник вопрос, где взял.

- А как я могу судить о том, чего не знаю? - сказал Дима.

В зале поднялся шум. Кто-то выкрикнул: "Правильно", кто-то "Долой!". Секретарь комитета комсомола встал и строго спросил выступающего:

- Так ты что, защищаешь антисоветчика, который предает наши великие идеалы, публикуя пасквили за границей?

- Вы кто? Назовите себя. Факультет, курс? - потребовал парторг.

- Я тоже советский человек и, конечно, тоже осуждаю Пастернака за то, что он опубликовал свою книгу за границей, - то ли испугавшись своей смелости, то ли смягчая слова, которые приняли если не враждебно, то и без видимого сочувствия, сказал оробевший Дима. - Но прочитать-то нужно.

Последние слова прозвучали неуверенно, и, как-то сразу ссутулившись, Дима сошел по ступенькам в зал. Среди гула голосов раздались жидкие хлопки.

- Молодой человек сказал, что не читал книгу, - в голосе парторга была откровенная ирония. - Товарищ Шелепин тоже не читал этот пасквиль, так что же нам теперь не верить товарищу Шелепину? Или проигнорировать многочисленные письма трудящихся, которые приходят в средства массовой информации и в Центральный комитет нашей партии? Да, не читали, потому что нечего там читать, и мнение о поведении человека, которому наша Октябрьская революция не по душе, я думаю, будет единодушным.

В зале одобрительно зашумели, послышались аплодисменты, возникавшие как-то не дружно, в разных местах зала и так же быстро как возникали, прекращались, кто-то по-разбойничьи свистнул.

Тем не менее, президиум выразил наше "единодушное" мнение, которое закрепил на бумаге, и оно пошло куда-то наверх... В конце концов, все мы оставались советскими, и нам и в голову не приходило отказаться от завоеваний Октября...

- Не знаю, - ответил я на вопрос Вали, как мне книга? - Революционно, но скучновато. Если честно, мне больше нравятся его стихи.

- Сталину тоже нравились, - заметил Боря.

- Это ты к чему? - спросил Саша.

- Да к тому, что при Сталине его за эту книгу - в ГУЛАГ без права переписки.

- А что особенного в книге, что его нужно в ГУЛАГ? Не понимаю, чего все всполошились, - пожала плечами Валя.

- Я тоже не понимаю, почему ее нельзя было издавать у нас? - поддержала подругу Нина.

- В печати говорится, что книга Пастернака наполнена духом неприятия революции и подрывает устои советской власти, - сказала Оля.

- Ну и что в ней контрреволюционного-то?