Студенты

…Теперь про понедельник. То, что это тяжелый день, знают все, кроме нашего деканата. Вернее, деканат тоже знает, но пришел к выводу, что для таких бездельников, как мы, он (понедельник) все равно не настолько тяжел, как им хотелось бы. И утяжелил его следующим образом: все перваки, кто имел две и более задолженностей, были приглашены на дружескую беседу за чашкой чая в деканат к 12-ти часам. Наша группа явилась в полном составе. У меня было как раз две пробоины – по вышке и, до сих пор смешно, по немецкому языку. Немецкий у нас вела Марина Сергеевна, молоденькая выпускница универа, больше похожая на прилежную восьмиклассницу, чем на преподавателя. Я не удивился бы, если бы она приходила на занятия с двумя бантами на двух косичках и горько плакала, если пришлось бы кому-то ставить четверку вместо пятерки. Как ее можно было принимать всерьез? Мы до поры и не принимали. Дружно смеялись над ее манерой вести занятие. Ей втемяшилось в голову, что мы все уроженцы Берлина и на ее уроках должны забыть русский язык и лопотать только по-немецки. О чем-то чирикала все два часа, мы переставали ее понимать со второй минуты, поэтому, кто во что горазд, занимались своими делами. Я играл в морской бой или крестики-нолики с Витькой или с Юркой Кулешовым, Ленка Ванина вышивала салфетку, кто-то вообще дремал, положив перед собой листок с надписью «Не беспокоить». Очень скоро выяснилось, что эта восьмиклассница свирепа, как Комодский варан, и в журнале контроля успеваемости накидала нам по мешку двоек… Да Бог с ней, не о ней речь, а о серьезном разговоре в деканате. У ребят, вообще-то, были задолженности в более тяжелой форме, по начертательной геометрии, по физике, по той же вышке и – самое страшное – по истории КПСС (Коммунистической Партии Советского Союза). С моей точки зрения, немецкий язык был не тот предмет, из-за которого могли вытурить из института (кстати, я ошибался – такие случаи были), и опасаться нужно было только вышку. Да и там я ходил к преподавателю Кларе Давидовне Затуловской на дополнительные занятия и по ее отношению ко мне чувствовал, что тройка от меня не уйдет. Поскольку в каморке Марка Романовича Шингарева вся 12-я группа не помещалась, он отконвоировал нас в кабинет напротив деканата.

– Значит, так, граждане хулиганы, алкоголики, тунеядцы, – улыбаясь, сказал Марк.

Эта улыбка в заблуждение никого уже не вводила. Наслышаны были про его улыбку. Самая добрая из этих улыбок была, когда он на прощание махал ручкой отчисленному из института студенту.

– Учиться вы частью не можете, частью не хотите. Может, кто-то уже понял, что выбрал не тот путь, так вы не стесняйтесь, говорите. Мы снимем с вас этот груз и сделаем все, чтобы вы не мучили ни себя, ни нас.

Мы выслушали начало его речи в суровом молчании. Да и дальше в основном молчали. Никто никакие грузы снимать с себя не собирался. После увертюры Марк перешел к основной части. Каждого из нас он подымал с места и спрашивал, как он собирается жить дальше. Что-то записывал в своей книжечке. Дойдя до меня, он прищурился и сделал улыбку пошире:

– Шахматист? – память у него была приличная, что и говорить.

– Да, – ответил я.

– За факультет играешь?

– И за факультет, и за институт, – осторожно ответил я. Никогда не знаешь, куда вывернет человек, в руках которого власть над студентами.

– А Германсон как поживает?

– Утром был в порядке.

– Это хорошо. Скажи мне, пожалуйста, – иезуитски улыбаясь, спросил Марк, – как может человек, играющий в шахматы на уровне сборной института, не ладить с математикой, а? И там и там, вроде, думать надо, а?

Я не знал, что ответить, поэтому молчал.

– Не знаешь? И я не знаю. И немецкий… Тебе самому не стыдно? Я бы еще понял, чертежи не получаются или закон Кулона в голову не лезет. Даже твои проблемы с высшей математикой понять могу, хотя и не понимаю. Но немецкий язык? У нас иностранные языки изучаются для того, чтобы вы могли технические термины на других языках понимать. В немецком таких терминов десятка полтора всего, ты их запомнить не можешь?

Ну, это он загнул – про полтора десятка. И вообще… Послушал бы разок нашего Комодского варана… Я пообещал Марку, что с немецким справлюсь, с математикой разберусь, и он от меня отцепился. Рандеву продолжалось долго, часа полтора. В конце Марк пригрозил, что имеющие задолженности студенты к сессии допущены не будут, еще раз посоветовал нам потихоньку собирать котомки в дальнюю дорогу и отпустил…

С 14:00 до 15:50 мы отсидели последнюю пару, и я полетел в общагу за часами. Часы лежали в моей прикроватной тумбочке, и я твердо решил, что сегодня их отремонтирую или хотя бы сдам в ремонт. Правда, если все сложится. Если «Пассаж» будет работать, а в «Пассаже» будет работать часовая мастерская. В пятой комнате застал Германсона, который внимательно читал свежий номер «Футбол-хоккей». Я забрал из ящика свои неисправные часы, потом подумал, что неплохо бы знать точное время, и спросил Андрея:

– Ты никуда не собираешься в ближайший час?

– Нет, – ответил Андрей, – а что?