Студия "Боливар"

Чёрт, где эта дверь? — спросил я себя, и вспомнив откуда пришёл, бросился через холл. Подбежав к нужной двери, я резко открыл её, и поморщившись, посмотрел на белую массу. Чёрт с этими иголками, сказал я себе, всё это пройдёт, вся эта боль, вся усталость. Теперь это уже в последний раз.

Я шагнул в белую массу и вновь провалился в темноту.

Когда я открыл глаза, я стоял на дороге, на дороге, которая безмолвно убегала в двух направлениях.  Я бросился бежать вперёд, понимая, что режиссёр обманул меня, и я вышел скорее всего там, где когда-то начал путь по этому миру.

Тварь — пронеслось в моей голове — Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.

Я ускорился, насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.

— Они могут просто уйти оттуда — успокаивал я себя — Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.

Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды  всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку,  полетел вперед, по-инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть — подумал я.

И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.

И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее, монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и  уже нет и никогда не будет никакой возможности  изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.

Эпилог

Я совсем не помню, как добрался до своего дома, как вошёл в квартиру и  повалился на диван, уткнувшись лицом в обивку и уставившись в бездонную, успокаивающую тьму. Я помню лишь, что чувствовал только беспомощность, ту, которая сжимает всё внутри, не давая пошевелиться, ту, которая загоняет внутрь себя, словно в клетку, делая тебя на какое-то время, а иногда и навсегда, не способным  жить дальше.

Я думал об Алине и Алексе, и одновременно не мог о них думать. Мозг, наполненный этими мыслями, сжимался в чёрную точку от боли и стыда, оттого что я оставил их там, в том мире, сначала дав им, а потом так жестоко отобрав надежду на возвращение.

Поднявшись, там, на дороге, и не глядя на людей с остановки, смотревших на меня с любопытством и опаской, я бросился обратно к дому, и не найдя его, метался ещё несколько часов по округе. Хотя, возможно этого и не было, потому как, мой мозг заволокло вязким отчаяньем, как туманом, и я плохо помню, что делал тогда, осознав всю безвозвратность произошедшего.

А когда потянулись дни, дни, которые я стал называть словом «ТЕПЕРЬ», время и вовсе стало стирать самые тяжелые воспоминания. Но самое основное ему всё же не стереть никогда. Не стереть запах её волос, не стереть предсмертный хрип монстра, расстроенное лицо Алекса, в тот момент, когда он узнал, что я убил Боливара.

Я часто думаю о том, что произошло там, в том мире, где уже не было меня. Спаслись ли Алекс с Алиной, или нет? И тогда мне легче придумывать, что Инри совсем не вернулся, ведь для этого ему потребовалось бы рассказать о том, что мы собираемся уйти, а это  означало, что из того грёбаного мира есть выход. И кто его знает, как повели бы себя деревенские, узнав такое. Не изменили б они в одну секунду своё отношение ко всей той  дурацкой ерунде, которой их кормил очкастый гуру? Не плюнули б они на режиссёрский псевдорай?

Ведь всё могло произойти именно так. Ведь могло же!

Но и обратные мысли иногда отвоёвывают себе мой  мозг, чтобы вновь и вновь причинять колющую и давящую боль. А что если, ослеплённый ненавистью, Инри наплевал на всё рациональное, на всё, что могло разрушить его власть, и всё же вернулся?

Я отгоняю эти страшные предположения, но они возвращаются во снах, приходят вооружённые образами, и тогда проснувшись с безмолвным криком на губах, я брожу до утра по квартире, вспоминая во всех мелких подробностях последний разговор с режиссёром.

Как же он был прав. Прав, когда говорил о нас, людях.