❄Студёная любовь❄

Пристегнув к поясу ремень, я проверил, что меч крепко держится, перебросил через плечо мешок и прислушался к ощущениям. Зрение и слух сейчас точно не помогут. Поможет только магия, которой у меня ни капли.

И звонкая нить пары молчала. Несколько минут я бродил по коридорам, запоминая, куда поворачиваю. Подсвеченные мелкими маруньями черные стены, отдаленно напоминали лабиринт. Так и было — через какое-то время я уперся в тупик, а чуть позже добрел до разветвления в три коридора. Пришлось искать отправную точку, потому что иначе мы назад не выберемся.

Скинув куртку, я стянул мокрую рубашку и, съежившись от липкого холода, надел курточку на голое тело. После чего оторвал лоскут от окровавленной одежды и осторожно вбил ее острием меча в щель между черными камнями. Бледное пятно мягко окрасилось золотистым сиянием. Мелкие семена магических цветов, будто жаждали появления белого цвета, затрепетали вокруг метки.

Еще один лоскут я вбил в стену в левое ответвление. Решил слушать интуицию, хотя она сегодня была крайне капризной. Золотистые спутники, размером меньше ноготка, тут же засветились вокруг белой ткани, мелко запульсировали.

Даня рассказывал, что не прирученные маруньи в дикой природе довольно опасные, могут парализовать. И если доза будет слишком большой, даже убить.

Не прикасаясь к летающим семенам, я шел дальше, но много часов подряд ничего не мог найти, ни намека на Любаву или хотя бы других людей. Хорошо хоть монстры тоже не попадались. Только духота и гнилой запах.

Казалось, что темнота упокоит меня здесь навечно. Истинная связь с Любавой упрямо молчала, а стигма на плече совсем замерзла. Мне даже почудилось, что я впервые за много дней слышу в груди биение своего сердца. А еще пальцы нагрелись, кровь забурлила в венах, стало неожиданно жарко. Я так отвык от этого, что не сразу понял, что происходит.

Но этого быть не может!

Может, только если Любава при смерти. Только если… Ульваз что-то сделал с ней.

Но тогда я тоже должен умереть. Мы реализованная пара. Почему я нагреваюсь?

Нет, с моей невестой все будет хорошо. Я тряхнул головой и приложил ладонь к груди.

— Отзовись же… знаю, что злишься на меня, но сейчас не время обижаться. Дай мне знак…

Мой шепот гас, едва вылетая изо рта. В каменных пещерах звуки обычно разлетаются иначе: они тянутся, двоятся, ломаются. Эти же темные коридоры вели себя странно — гасили все звуки и шорохи. Словно играли со мной, заводили в ловушку и, чем дальше я шел, тем уже становились проходы. Тем меньше звуков пропускали камни.

Вбивая очередной лоскут в глубокую щель, заметил, как одна из сияющих семечек переместилась со стены, пролетела надо мной и села на голову. Я замер.

Но ничего. Только легкая прохлада коснулась темечка.

Вытянув руку, я аккуратно тронул золотой пучок. Меня даже не убило, слава Нэйше. На ощупь летун был мягким, словно семечко одуванчика. От прикосновения он загорелся сильнее, заплясал, метнулся в сторону и прильнул к другим, сбиваясь в большой светящийся ком.

— Омилесс, — попробовал я приказать, как учил Даня. Маруньи не сдвинулись с места. — Максилесс!

И ничего. Они только мерцали и сидели там, где вздумается, а меня не слушались.

Интересное явление — эти семена, наши лючисы, дающие свет, работают иначе. Маруньи же непокорные, я особо и в замке не мог с ними подружиться, слушались они в основном Даньку.

Я махнул рукой на пушистиков. Нужно двигаться дальше, потому что время скачет, как венша. Глянул на часы: прошло больше шести часов. Тьма! Как же быстро летит время, когда хочется его остановить.

В груди слабо потянуло, я даже запнулся и чуть не свалился головой вперед. Приложил руку к эссахе, но ничего не произошло, нити связи не проснулись, будто наша с Любавой истинность прервалась.

Тьма, что же это за место такое? Оно словно поглощает магию, ведь я не просто так совсем не слышу невесту.

Расстегнул воротник. Жутко вспотел, по коже бежали влажные дорожки.

Жар возвращался слишком быстро, с лихвой. Я порылся в мешке и нашел флягу с водой и кусок хлеба с вяленным мясом, завернутым в бумагу. Не стал есть и пить. Любаве нужнее, оставил на потом. Спрятал все назад в сумку и, расстегнув прилипшую к телу куртку, побрел дальше.

Мелкие золотистые пушистики вскоре осмелели. Нагло садились на мою голову и плечи, и как я не отгонял их, все равно возвращались. Мне они не мешали. Напротив, освещали путь, разгоняли туман перед глазами, так что я через несколько неудавшихся попыток отмахнуться от мерцающей мелочи, бросил это дело и просто шел дальше. Не жалят, не кусают, не пытаются убить, пусть сидят, мне не жалко.