Студзянки

Сержант Сташек Зелиньский, радист, пошел в разведку. Это был старый солдат, раненный в бою с немцами еще в сентябре 1939 года, и, кроме того, вообще расторопный человек. Вскоре он возвратился с полными карманами яблок, приведя с собой почтальона бригады, капрала Ковальского, в огромных сапогах, добрейшего по характеру человека.

— Черт бы побрал эту переправу! — сказал он хриплым басом. — Только что двух адресатов мы схоронили на этом валу. — Он вздохнул и безо всякого перехода показал зубы в улыбке: — Гражданин хорунжий, танцуйте! — За спиной он прятал конверт.

Матеуш сделал несколько шагов в ритме куявяка, взял письмо и, опершись о гусеницу, надорвал конверт. Ковальский какой-то момент постоял, глядя ему в лицо, а потом повернулся и быстро ушел, сгорбив широкую спину. Он очень хотел, чтобы все письма были веселые, но это не всегда случалось.

— Живы? — спросил заряжающий Збышек Козловский.

Весь экипаж знал, что, как только по радио сообщили об освобождении Дрогобыча, подпоручник написал знакомым украинцам, которые жили рядом и хорошо знали его отца, бурильщика-нефтяника. Они работали вместе с ним в фирме «Природные газы» в Сходнице. Отец Матеуша умер за год до войны, но остались другие члены семьи, и поэтому Козловский спросил, живы ли.

— Нет, — Лях медленно покачал головой. — Все убиты: мать, сестра, брат.

С неба со свистом падали тяжелые снаряды, разрывались недалеко в Висле и по обоим ее берегам.

— Сукины сыны, — сказал Блиновский то ли об артиллеристах, то ли о тех, кто убил семью подпоручника.

Связной из штаба полка передал приказ ехать к Выгоде вслед за группой Ольшевского. За Магнушевом по радио им изменили маршрут перехода. По обсаженной старыми деревьями дороге они повернули на Тшебень и мимо особняка, около крахмального завода с закопченной трубой, въехали на выложенную брусчаткой дорогу, ведущую по насыпи в сырой, темно-зеленый ольшаник.

Высунувшись по пояс из башни и внимательно осматриваясь, Лях прислушивался к приближавшейся канонаде, но где-то внутри он словно окаменел. Как унылый припев, звучали слова письма: «Мать, сестра и брат… Мать, сестра и брат…»

Навстречу шли двое в комбинезонах. Тот, что пониже, широкий в плечах, поддерживал хромавшего товарища. Матеуш узнал их, приказал Блиновскому остановиться и спрыгнул с танка на землю.

— Куда угодило? — спросил он.

— В ногу, — буркнул побледневший Березка и добавил с отчаянием: — Танк сгорел.

— А что у тебя с рукой? — Лях обратился к Ендрушко. — Как это было?

— Ничего, шлепнуло только… Гробовщик не нужен.—Капрал зубами затягивал узел на бинте.—Пока мы нашли свою роту, на поле нас обнаружила «пантера». Дала нам по башне, в баки, брызнул огонь. Мы выскочили…

— Он меня вытащил, — вмешался Березка.

— Мы вытащили Адама и начали гасить пламя песком, но это не помогло. Поезжайте, ребята, а мы дойдем. Здесь до госпиталя недалеко.

Они поехали дальше. Между деревянными балками хлюпала вода. У первых домов Ленкавицы им встретился заместитель командира полка по строевой подпоручник Владислав Светана. Он махнул им, чтобы притормозили, а затем сзади вскочил на броню.

— Где рота? — спросил его Лях.

— Где-то слева, но ты здесь занимай позицию, пригодишься. Около Ленкавицы даже штабные офицеры в в окопах сидят, а немец сильно жмет. Разбили роту Тараймовича.

Убиты Славек, Гаевский, Дацкевич, Гуславский и еще многие другие… Шесть машин сгорело.

Это известие опечалило экипаж. Выехав за деревню, в поле, поднимавшееся вверх, они решили остановиться в первой попавшейся воронке от тяжелой бомбы. От разбросанных по стерне гвардейских окопов их отделяло не больше двухсот метров. До захода солнца оставалось еще сорок пять минут, широкие полосы теней подчеркивали шанцы на брустверах.

Они замаскировали танк снопами. Перед ними на горизонте виднелся лесок, а слева от него из-за пригорка торчали крыша старой ветряной мельницы и два ее выщербленных крыла. Лях и Зелиньский уже хотели идти искать советского командира, но советский подполковник сам их нашел. Хорунжий представился как командир взвода.

— Сколько у вас машин?

— Одна.

— И то хорошо. У меня остались в окопах только писаря и повара, а при пулеметах ниже лейтенанта не найдешь.

— Взаимодействие… — начал Матеуш, вспоминая все, чему научился в школе подхорунжих.

— Просто, — перебил подполковник танкиста, — немец все сильнее обстреливает ту высотку, где ветряная мельница. Наверняка пойдет в атаку. Как только покажутся танки, бей но ним, только метко. — Подполковник замолчал, посмотрел на экипаж и спросил: — Закурите?

Он вынул из кармана папиросы «Казбек» и угостил ими всех членов экипажа. Те брали осторожно, чтобы темными от масла пальцами не запачкать коробку, где на фоне белых горных вершин и голубого неба скакал черный всадник в развевающейся бурке.