Студзянки

Пригнувшись, они перебежали песчаное заброшенное поле и уже на опушке леса, к своей радости, встретили советского командира батальона 100-го полка. Он сообщил, что людей для прикрытия танков дать не может, потому что своих людей буквально по пальцам пересчитать, а им приходится оборонять позиции в 600 метрах от дороги на Папротню до этого места. Однако, если фрицы попробуют атаковать, он поможет полякам. На переднем крае, в небольшом сосновом леске, у него стоят две «сорокапятки» и один пулемет, которые прикроют поляков с фланга. Западную окраину деревни Студзянки должен оборонять соседний батальон, но до какого места, трудно сказать, так как уже с наступлением сумерек там разгорелась стрельба и положение могло измениться.

Танкисты поблагодарили за добрые слова и вернулись к своим: высокий поручник — впереди, маленький капрал — за ним. В Повислянских рощах было тихо, экипажи переговаривались шепотом, иногда лопаты скрежетали по камню. Сквозь клубы дыма изредка проглядывал узкий серп луны, и ее мерцающий свет вырывал из темноты могилы и кресты.

Козинец вполголоса разговаривал с Ольшевским. В конце концов они решили, что старшина роты плютоновый Костан пойдет искать нашу пехоту в окрестностях сожженной ветряной мельницы.

— Танки одни я не пущу, — ворчал Козинец, — а то будет то же самое, что с ротой Тараймовича. И где эта чертова пехота до сих пор болтается?

— Придут, — успокаивал его Ольшанский. — Не знаешь разве, как на фронте бывает? Наш Тадек Корняк тоже вон позавчера вечером увяз, так его до сих пор и нет.

Подпоручник, сидевший на пустом запасном баке, снятом с танка, поднял голову и задумался.

— Казик, а не пойти ли тебе за ним? — предложил он своему замполиту.

— Дай мне веревку, я его вытащу, — съязвил хорунжий.

— Брось шуточки. Одна машина много значит. Может быть, тебе удастся организовать какую-нибудь помощь.

— А может, я его беседой о международном положении сагитирую, — в тон ему ответил Ольшевский, но потом, тяжело вздохнув, добавил: — Хорошо, попробую. — Он поправил кобуру пистолета и зашагал в темноту.

С наступлением ночи Корняк приказал экипажу спать, а сам уселся с ручным пулеметом на броне за башней. Теперь, когда никто не мог его видеть, он дал волю мыслям и вскоре почувствовал, как глаза наполнились слезами. «Это не от жалости, а от злости», — пробовал он себя утешить.

С момента, когда танк увяз в этом проклятом болоте, прошло больше суток. О случившемся знали не только в роте, но и в полку. Ведь Дудек ходил докладывать. Там сказали: «Спасайте, как можете». Хороший совет, черт бы их побрал! Весь день ползали по лугу, срезали ольховые ветки, совали их под гусеницы и пробовали сдвинуться с места.

Гусеницы вращались, разбрызгивая жидкую грязь, но машина оставалась на месте. А немцы, слыша рев мотора, угощали их новой порцией мин. Хорошо еще, что они не могли достать орудийным огнем, а то давно бы прикончили…

Впереди, метрах в двухстах от увязшего в болоте танка, раздался крик и вспыхнула ожесточенная перестрелка. Хорунжий прыгнул в танк и захлопнул люк. Вместе с проснувшимся экипажем он напряженно наблюдал через смотровую щель. И хотя светила луна, танкисты не могли понять, в чем дело: кто-то кричал, стрелял, двое, согнувшись, бежали по лугу недалеко от танка. Никто не знал, свои это или немцы.

Если немцы прорвались на дороге и бродят по болоту, то как только рассветет…

Делать нечего, нужно ждать. Было за полночь, когда среди развалин деревни танкисты увидели танк. Он сошел с дороги и остановился в саду, не более чем в ста метрах от них. Наш или не наш?

Корняк решил рискнуть: приказал экипажу вести наблюдение и в случае чего рубануть бронебойным по хорошо различимой машине, а сам пополз по высокой мокрой траве к саду. Распластавшись, замер и прислушался. Разговаривали двое мужчин, но на каком языке — разобрать было трудно. Наконец он услышал, что говорили по-русски.

— Товарищи,— радостно закричал Корняк. — Я свой, не стреляйте!

Танкисты из экипажа тяжелого ИС встретили его недоверчиво, но когда поняли, в чем дело, сняли с брони толстое дубовое бревно и трос и помогли привязать их к гусеницам польского танка.

— Теперь, механик, давай помаленьку.

Заурчал мотор — и бревно начало медленно исчезать в болоте.

— Газ, газ! Больше газу! — дирижировали русские.

К счастью, немцы не открыли огня. Рев двенадцати цилиндров нарастал с каждой секундой. Увязшая машина дрогнула и немного подалась вперед. Передняя часть танка начала подниматься кверху.

— Давай, давай!

Когда уже стало казаться, что танк встанет совсем вертикально и опрокинется назад, центр тяжести тридцатятонной громадины переместился на другую сторону бревна и танк 215, похожий больше на холм мокрой земли, вылез из болота. Огромная яма, в которой он только что находился, быстро заполнялась водой.

— Ну и хорошо, — сказал один из русских, когда механик выключил мотор.

— Бревно возьмите себе, у нас еще есть, берем с разбитых машин.