Студзянки

И названия обычные — Повислянские рощи, высота Ветряная, Студзянки. Не такие звучные, как крутая, гремящая барабанным боем Сомосьерра. Не такие боевые, словно краткая команда, как Кирхольм. Не такие экзотичные, как Монте-Кассино, звучащее будто слово священника перед алтарем.

«Впрочем, и тех названий раньше никто не знал», — думает подпоручник Владислав Светана. Он сидит на сброшенном с танка запасном баке, жует сладковатый стебель травы. Раньше командиры сидели на барабанах, но времена меняются. Запасной бак не хуже.

В окопе у Гугнацкого — наблюдатель с биноклем, посыльный, связные из шести взводов, телефонисты, Зося Вейде с рацией и санитарка — двадцатилетний старший сержант Зенфира Лепешиньская, представляющая медицинскую службу. Хорунжий горд, что его рота так выросла. В офицерских сапогах, в которых он служил в 33-м пехотном полку, оборонял Ломжу и испытал сентябрьское поражение, он поведет солдат в атаку. На этот раз не только немцев, но и его будут поддерживать танки.

— Вызывает подполковник Кулаковский, — докладывает телефонист.

— Так точно… Так точно, — отвечает Гугнацкий, слегка хмурится и, положив трубку, приказывает связным: — Бегите, ребята, во взводы и скажите, что большой артподготовки не будет. Три выстрела танковой пушки! Я свистну — и двинем. Носы не вешать, справимся. Скажите и сразу же возвращайтесь.

И он ударил себя рукой в грудь в знак того, что говорит правду. В ответ зазвенели Крест Храбрых, Крест за заслуги, медаль «За войну за Независимость» — все недавно вынутые из тряпочки и почищенные куском фланели.

По неглубоким окопам связные идут к подпоручнику Антонию Парысу и хорунжему Якубу Шнейдеру, к подпоручнику Аркадиушу Розынкеру и хорунжему Густаву Миколайчику. Уверения в том, что справимся и без артиллерии, несут они сорокатрехлетнему хорунжему Александру Бойко — кавалеру ордена «Виртути Милитари», трех Крестов Храбрых и Креста Независимости с мечами. Докладывают о новом сигнале к атаке в пулеметном взводе и взводе противотанковых ружей.

Каждый воспринимает это сообщение по-своему, так как нет на свете двух одинаковых людей, а те, что сидят в окопах у Повислянских рощ, сильно отличаются один от другого. Старшему стрелку Грушнику шестнадцать лет, а рядовому Томашу Речко — тридцать шесть. Стрелок Михал Целён окончил два класса, а у старшего сержанта Владислава Лисса — аттестат зрелости. Лисс по профессии — бухгалтер, капрал Эдвард Круль — слесарь, сержант Анджей Рапацкий — рулевой с речного парохода, сержант Стефан Рога — сапожник, рядовой Рыбиньский — крестьянин из Поморья, а первый номер Моця Пень, который вчера не отошел от своего пулемета, — кузнец.

Капрал Пень родом из Ружана на Нареве, хорунжий Ян Колесняк родился в Калише на Просне, капрал Макаревич — в Терещанах на Виленщине, Альфонс Вечорек — в Белыповице в Силезии, Петр Урбан — в Южной Америке, а братья Межвиньские — на Украине под Винниками. Владимир — член большевистской партии; девятнадцатилетний Антоний — комсомолец. До сих пор они не знали иной деревни, кроме колхозной, не видели полей, пересекаемых межами, поэтому говорят с удивлением: «В шахматы можно играть на полях… у нас в Польше».

Слова «у нас в Польше» объединяют этих людей в отделения, взводы и роты. Новая Польша становится реальностью, вырастая на песках Повислянских рощ, у деревни с не известным еще никому названием Студзянки, которой они должны овладеть, чтобы передвинуть на километр границу освобожденной родины.

Листья зашелестели громче. Дрогнули верхушки сосен. Угли пепелищ в Студзянках из красных стали вишневыми. Фронт затих. Не стреляют даже беспокойные минометы, даже ракет будто бы не хватило у немцев. Внизу еще темно, но небо за Вислой побледнело, его темно-синий свет сменился голубым.

Солдаты догрызают сухари, так как кухня не пришла. «Может, и лучше, что не пришла,—думает Гугнацкнй.— Поляк злой, когда голодный».

Стрелки часов поручника Светаны показывают 3.40. Владек стучит рукояткой нагана по броне — и танк Козинеца с точностью хорошо отрегулированного механизма посылает с восьмисекундными интервалами три снаряда.

Не успели умолкнуть раскаты разрывов на опушке Повислянских рощ, оттуда, где дорога вливается в деревенскую улицу и где стоят две раскидистые вербы, послышался свист. Лихой свист голубятника, которым мальчишки из Ломжи поднимают своих разномастных питомцев. Свист этот летит к лесу, потом возвращается отраженным эхом, и, прежде чем он смолкает, взводы выскакивают из окопов. Пригнувшись, пехотинцы перебегают по стерне.

По пепелищам Студзянок, по немецким окопам методично бьют семь танковых стволов. Выделяется гремящий реже низкий бас советской 122-мм пушки, зло лают из леса две «сорокапятки», сыплют минами четыре минометные роты: польская — со стороны Сухой Воли; советские — от Ленкавицы и из леса, что правее.

Гитлеровцы, прижатые огнем к земле, не отвечают.