Стукачи

Кешка вздрагивал, проходя мимо дома Ананьева, где все еще ждали Виктора. Надеялись, что минет беда и вернется хозяин в свой дом. Знакомо скрипнет под ногами крыльцо, узнав человека. Но нет… Он никогда не придет. Он не вернется больше. Не скажет привычное:

— А вот и я!

Светлым облаком, седой печалью останется в памяти.

И даже могилу его никогда не увидит семья.

Она останется неизвестной, как и день, и причина смерти.

Кешка получил свою премию из рук председателя колхоза под удивленное молчание собравшихся. Да и было чему изумиться. Полудурку отвалили втрое больше, чем бригадиру. Такого еще не случалось никогда.

Кешка расценил это молчание по-своему:

«Завидуют. Не иначе! Вот рты раззявили. Дурьи дети!

Небось теперь дойдет до вас, как я умею работать! Не то все Ананьева слушали! У него из дураков никто не вылез. А сам — умник, где теперь?»

— Поздравляем передового тракториста колхоза! — встал председатель и захлопал в ладоши. Зал нещедро поддержал его.

Полудурок криво усмехнулся. Он и не ожидал иного. Не сразу поймут селяне, почему так резко изменился человек.

А на следующий день Кешке предложили вступить в партию. Полудурок тут же написал заявление. И в конце поклялся быть верным сыном своего Отечества.

Кешка, казалось, и пальцем не шевелил. А жизнь его пошла, побежала вприскочку. Его без предварительных обещаний и разговоров назначили среди лета заведующим мехпарка. А ближе к осени, когда Кешка не успел освоиться с должностью, его назначили механиком колхоза.

Полудурок целый день не верил в услышанное. Ведь образования нет. Опыта не хватает. Да и трактористы не признают, не будут слушаться. Смеяться начнут над ним. Но председатель успокоил, поделившись на ухо:

— Я-то, Кеш, тоже звезд с неба не хватал. И образования не имею. Не институт, среднюю школу едва закончил, но практика с годами все заменила. Дала больше десятка институтов. Я ведь тоже начинал с трактористов. А потом заметили мое старание, выдвигать стали. Вот и работаю. Справляюсь не хуже других. И ты не робей. Помни, твое преимущество в том, что ты из крестьянской среды. Вырос в ней. Теперь, главное, научиться работать с подчиненными. Не заискивай перед ними, не давай потачку ни в чем. Старайся меньше говорить и заставь считаться с собой, уважать. Не позволяй спорить. И ни в коем случае ни с кем не выпивай. Не заводи друзей средь колхозников, чтоб не было кляуз. Будь со всеми одинаков. Не делись личным. Чтоб не стало оно предметом обсуждения всего колхоза! И еще — научись требовать. Но так, чтобы твое указание выполнялось без повторения.

Кешка слушал внимательно. Каждое слово впитывал, запоминал накрепко.

Свой трактор он сдал Лопатину. Недавний Кешкин бригадир придирчиво принимал машину. Каждый ключ, отвертку проверил. И, качая головой, сказал:

— Знатно ухайдокал технику. Не берег. Без души к ней относился…

Полудурок промолчал, глянув искоса на Лопатина. Кешка счел ниже своего достоинства отвечать ему.

В костюме, при галстуке, в полуботинках, с ярко-красной папкой под мышкой, он походил на манекен, украденный из витрины. Сбылась мечта, давняя, затаенная. Кешка стал начальником. Он срочно менял походку, голос, манеры. Не ходил вразвалку, не сутулился. Не орал на визге. Говорил медленно, лениво. Не сморкался в кулак, заимел носовые платки. Не ковырялся в носу. Перестал скрести пятерней в затылке. Не плюхался на стул без оглядки. Чихал и кашлял в платок, отвернувшись. Умывался, брился и причесывался каждый день.

К нему и дома стали относиться иначе. Уже не звенело поутру прежнее Валькино:

— Да вставай же ты, черт чумазый! Умой харю. Не то из ушей уже лопухи расти начнут! Зубы почисти, гад вонючий. От тебя уже в избе дышать нечем.

Теперь каждое утро его ждало ведро теплой воды, туалетное душистое мыло, кипенно-белое полотенце.

В доме ждали появления ребенка. Он должен был родиться в начале ноября. Кешка уже придумал имя сыну. Мечтал, как станет его воспитывать. Конечно, выучит. Чтоб грамотным был. И не только школу, институт, академию закончит. Чтобы Кешка гордился им так, как нынче самим семья гордится.

— Хорошо, что ребенок родится, когда холода начнутся, крепким, здоровым должен быть, — говорит Валька.

— Да. И с уборочной управимся. Время будет больше,

поддакивает Кешка. И оглядывает с тревогой громадный живот жены.

Валька краснеет. Не успела еще привыкнуть к таким изучающим взглядам мужа. Стыдится. А Кешка, что ни день, меняется на глазах.

Каждый вечер у него собрания, заседания. То в райкоме, то в колхозе, то на машинно-тракторной станции. Домой возвращается поздно. Злой. Молчит. Валька чувствует — трудно ему. Но муж ничего не рассказывает. Ворочается с боку на бок почти до утра.

— Как хоть у тебя? — спросила однажды Валька.