Ступающая по воздуху

Амрай проснулась только в полдень. И это не было ее обычным пробуждением — тяжелым, безрадостным, долго приноравливающимся к наступившему дню. Она открыла глаза, и от бремени мыслей из уже стертых в памяти глухих сновидений не осталось и следа. Она проснулась и почувствовала себя легкой, точно парашютик одуванчика, который, танцуя в воздухе, все же опускается на землю. Не думалось ни о чем: ни о ночной катастрофе, ни об Амбросе Бауэрмайстере, ни об Эстер, ни о Мауди. Было чувство безусловного, просто непостижимого счастья, нечто вроде детской рождественской эйфории. Ей вдруг снова стал приятен запах собственного тела, она смаковала свое дыхание, которое вовсе не повзрослело, но сохраняло грейпфрутовую свежесть детского рта. Губы стали сочнее, даже припухли, хотя она этого и не замечала, брызжущий тугими струями дождь возбуждал ее необъяснимым образом. В голове вдруг зароились эротические фантазии, а тело жаждало прикосновений. Она испытала то, что было начисто отбито за годы одиночества. Ведь по утрам она всегда была для своих любимых не более чем надоедалой. Еще во времена Амброса. Она закрыла глаза, зарылась головой в пуховые подушки, лелея в себе теплую негу, какую еще не отдавала ни одному мужчине. После того как жар, распалявший лоб и пах, начал остывать, она вновь уснула. Спала не меньше часа, и когда проснулась во второй раз, первой мыслью был вопрос: «Где Мауди?»

Но Мауди все не было. И как ни старались обнаружить хоть какой-то след, найти того, кто последним видел ее, ухватиться за еще не учтенную возможность — все впустую. Поскольку занятий во второй половине дня не предусматривалось расписанием, Амрай договорилась о встрече с Эстер, причем в доме самих Ромбахов. Это удивило Инес. С явной растерянностью она открыла дверь и впустила подругу, не смея посмотреть ей в глаза. Однако Амрай выглядела до странности спокойной, подозрительно спокойной, так восприняла Инес ее вполне обдуманное, почти бесцеремонное поведение. Амрай терпеливо наседала на Эстер. И Эстер отвечала в той мере, в какой считала себя вправе отвечать. Когда вопросы касались круга знакомств, выходящих за пределы и без того известного, она умело придерживала язык. Будь она слишком разговорчивой, это привело бы к тому, что тонко сплетенная сеть разлезлась бы, наткнувшись на Рюди. Рюди был ее первым любовником. Мауди и Юли оказались посвященными, они обеспечивали ей алиби в отношении ночей в «Ризико» и послеобеденных часов в его каморке. В свои пятнадцать лет Эстер была уже прожженной обманщицей и точно знала приемы и правила лжи: говори без эмоционального перебора, прокрути и затверди свою версию в голове, чтобы потом избежать противоречий. То, о чем сумеешь умолчать, против тебя не обернется. Разумеется, это искусство развилось лишь потому, что Инес никогда всерьез не объяснялась со своей дочкой. Мать ловит ребенка на вранье, замечая, как он раздувает при этом ноздри.

В общем, дознание ничего не дало, и Амрай покинула Ромбахов с таким чувством, что получила ответ на все, хотя он и разочаровывал. Впрочем, при прощании она не забыла поцеловать Инес в лоб и сказать ей, что между ними все хорошо и по-новому.

Когда стемнело, время в Красной вилле ощущалось как горечь, а призраки в головах становились все больше и могущественнее. О Мауди ни слуху ни духу. Дождь лил и барабанил беспрерывно, по радио сделали штормовое предупреждение, это касалось района Баденского озера. Ровно в 20.00 — это был назначенный ими крайний срок — они покинули дом и поехали в полицейский участок, где моложавый рыжеволосый чиновник с тупой медлительностью отстукал на машинке объявление о розыске. Инес и Эстер приехали на виллу в полночь и увидели разве что изнуренные слезами глаза Амрай и непроницаемое лицо Марго. Сели играть, сначала в уголки, потом еще во что-то, но не время убивали, а время убивало, и настороженное молчание сменялось вымученной веселостью. Ни звонка, никакого иного обнадеживающего признака. Чуда не произошло. В следующие дни и ночи тоже.