Ступающая по воздуху

Мауди собралась было перейти к другой стопке, как под рукой мелькнула фотография мальчика. Она стала листать назад, извлекла снимок и пригляделась. На нее смотрел мальчик, по сути еще ребенок, с глазами взрослого человека. Видна была верхняя половина фигуры, фоном служил пейзаж на холсте. Придорожное распятие с выразительным образом страдающего Христа указывало на край ущелья с отвесными, скалистыми обрывами. И тут вдруг тень набежала на лицо Мауди, и она почувствовала, как неистово забилось сердце. Потом, не отдавая себе в этом отчета, она незаметно сунула фотографию в ту стопку, за которую готова была взяться Эстер. Сердце стучало молотком, в подушечках пальцев тукало.

Его она увидела сразу. Узнала в первый же миг. В мгновение ока. С лету. Он. Ни мысли, облекаемой в слова. Ни картинки, навеянной памятью. Никакого заученного чувства. Ее глаза ударили залпом и разом постигли человека в его полном, серафическом образе. В этом человеке не было ничего чужого, ничего незнакомого. Он вечно с тобой. Вечно свой. Вечно любимый.

Мутный от пылинок луч упал на лоб Эстер, и она не могла оторвать глаз от мальчика, фотографию которого держала в руках. Ее четко очерченный, огненный от помады рот плотно сжался. Зубы незримо впились в нижнюю губу.

Мауди видела все, она вскочила и отвернулась от Эстер, чтобы не смазать ей всю грандиозность момента.

— Ах! Мамина обувь! — как бы спохватилась она.

И Эстер мигом упрятала снимок мальчика в задний карман джинсов.

Однако избежать иммерзеелевских любезностей девочкам все же не удалось. Молодой, то бишь Яап, принялся выуживать из волос Эстер клейкие паутинки, при этом его широкая улыбка могла сравниться с ротовой щелью древесной лягушки, хотя он всего лишь усмехнулся. Хенк указательным пальцем смахнул пыль с кончика носа Мауди. Пришла Инес, она принесла клубничный пирог, прощальный ужин вкушали стоя, с бумажными тарелочками в руках. Потом Марго передала ключи, Иммерзеель ответил поклоном.

— А где Амрай? — спросила Инес.

— Она решила отправиться пешком, — сказала Марго.

Ее шаги в последний раз прошуршали по гравиевой дорожке. Марго не оборачивалась и, не глядя на дом, закрыла кованые дверцы ворот. Мауди погрузила коробки с обувью в багажник. Все сели в машину и, тесно прижавшись друг к другу, поехали на улицу Трех волхвов.

Маленькая спальня на третьем ярусе кажется такой просторной. Ставни полузакрыты. По ложбинкам и древесным узорам кессонных стен еще раз проплывает мечта о счастливом замужестве. Она смотрит вверх, на синий, крестообразный свод. Как часто поверяла она золотым звездам на этом балдахине свои самые сокровенные чувства. Нет. Она не печалится. И если бы сейчас перед ней явился Амброс, она смогла бы сказать ему:

— Все хорошо. Душа моя. Все хорошо. Мой близнец.

~~~

Будто чудо какое-то низошло на город Якобсрот, будто едва заметная крохотная звездочка Алькор затмила лучи Мицара и Алиота, будто острый серп луны обрел мягкую женственную округлость, будто тишайший миг ночи примирил теперь всех и каждого, в любви, а еще больше в расставании, будто творилось неслыханное — одним словом, люди вокруг Мауди Латур открывали в себе нечто прекрасное и широкое.

Все, о ком здесь повествуется, более или менее таинственными узами были связаны с этой женщиной. Их жизненные пути уподоблялись подземным ходам и маленьким штольням, в которых они ковырялись без ощутимого продвижения, эти большей частью жалкие инженеришки, робкие сердцепроходцы. Те, кто когда-либо встречался с Мауди Латур, каким-то загадочным образом находили смысл в своем бессмысленном копании и хотя бы на несколько часов набирались сил. Более того, не требовалось даже физического соприсутствия, чтобы они обрели невесомость и без всякого доказательства поверили в то, что воздух действительно может держать, быть опорой.

Пора любви и отречения от любви приходилась на майские дни, ноябрьские и декабрьские ночи последующих лет. Всякий раз в ином образе и всякий раз открывая безусловную истину: величайшая близость означает величайшее одиночество. Как бы крепко ни сжимали в объятиях тех, кого повстречали на жизненном пути, как бы ни сливались с ними духом и плотью, с той же силой давала себя знать печаль расставания. Но странное дело — люди переносили его. Они переносили то, что зовется «ты».