Ступающая по воздуху

Декоративная косметика для глаз почти лишала его рассудка. Он мог часами околачиваться в парфюмерном магазине, чтобы услышать от Марго Мангольд или Трауготта Мюллера-младшего разъяснения относительно состава карандашей для подведения бровей. Не меньший интерес вызывали у него ингредиенты всевозможных красящих средств для ресниц и век. Химическая природа косметических теней, тушей, разных видов пудры и крема. С ишачьим терпением он позволял оттирать себя клиентам, подходившим к прилавку. Если он находил достаточной информацию, полученную в этот день, он обрывал беседу на полуслове и, не прощаясь, но с душевным подъемом, покидал магазин. На крыльях воспарившего духа он и летел домой, в вечную ночь своего жилища на Маттейштрассе, он спешил, дабы не растерять и малой толики того, что нес внутри. Его сердце было насыщено синевой индиго, жженым сахаром, окисью железа и углеродом, умащено пчелиным воском и парафином.

Когда его нос улавливал незнакомый, не слишком жгучий аромат, он не влеплялся беспардонно, как клюв Эдвина, в благоухающую шейку, нет, его нос уснащал этот новый запах красками и эпитетами, без промедления устремлялся в мюллеровскую парфюмерию, и вдыхал, вдыхал, вдыхал, покуда запах не обретал имя. «Нина Риччи».

Надо все изучить в темном краю женственности или хотя бы предугадать, прежде чем осмелиться на первый шаг в невесомость. Для него это значило с великой осторожностью начать экспедицию. Это значило протянуть незримую нить Ариадны, чтобы не искать вслепую обратный путь. Это значило действовать тихо, совершенно беззвучно, чтобы не вспугнуть антилоп Бога, когда они в полном согласии пасутся на пажитях темного края. Это значит научиться ждать и упражняться в терпении. День за днем. Год за годом. До тех пор, пока антилопы не почувствуют в нем себе подобного. Но в этом мире последних времен умение ждать стало скорее пороком, чем добродетелью, а сам он был и остается запоздалым гостем в мире сем. Антилопы достались другим, которые убили, зарезали их. И вот что непостижимо: антилопы ничуть не противились, казалось, сами, сами пошли на заклание, на казнь.

А их мысли! Боже, как интересно мыслят женщины. Апологетки противоречия. Их мышление в высшей степени парадоксально, но оно убеждает сильнее, нежели астматическая мужская логика. (Он вступил, как можно заметить, в ту пору жизни, когда, удалившись от шума своих штолен, стал созревать как философ.) Что же происходит в их душах? Они мигом, не задумываясь, решают положить конец или начало любви. Если человек любит, то уж любит всегда. Или же все иначе? В темном краю любви?

Отвлекаясь от бесчисленных крушений в священной тьме и от неудавшихся от истощения сил форсированных маршей, надо сказать, что он совершил одно настоящее путешествие за пределы Якобсрота. На своем велосипеде он начал путь по направлению к Флоренции.

Среди атласно-глянцевых ежеквартальных издательских проспектов, которые когда-то оставила ему парижская сестра, он нашел альбом «Незабываемая Флоренция» — незабываемость гарантировали фотограф Франка Тосси и автор текста Рольф Пютц. Без особого интереса листал он страницы, пока его вдруг не обуял восторг при виде собора Санта-Мария дель Фьоре, каким он смотрелся с площади Микеланджело. Собственно, виден был лишь купол собора, ради которого Пютц в своем комментарии не поскупился на восклицательные знаки:

Смотрите сюда! Это же чудо архитектоники! Какое чарующее мастерство! Какая смелость и какое величие, парение над тягомотиной будней! Смотрите! Взирайте!

Мозг, на котором лежал вечно свежий и неизгладимый отпечаток мира женщин, естественным образом ассоциировал купол с чашей женской груди. Даже фонари можно было при наличии хоть крупицы фантазии представить себе преображенными искусством сосками, устремленными во флорентийское небо.

Он должен был своими глазами видеть грудь, которую Брунелесски обратил в камень.

Итак, он крутил педали по дорогам, ведущим через Бреннер к Вероне, где у него украли велосипед. Как бы там ни было — (он всегда умел сносить удары судьбы) — однажды ночью он все же оказался на площади Микеланджело и тут же заплакал, как ребенок, выкрикивая сквозь слезы призыв Пютца: «Смотрите! Взирайте!» С этого дня он начал постигать женщин не просто как философскую проблему, нет, все ее Как? и Почему? он еще и пропускал через призму искусства и таким образом исследовал до конца.

Когда ему в руки попал другой ежеквартальный выпуск под названием «Гиза — памятник застывшей вечности» (оживший также под пером Пютца), он сумел усмотреть в треугольных гранях пирамид женский половой орган. Надо было только перевернуть книжку вверх ногами — это уж для совсем непонятливых. Но подобное изложение всех его эстетических выкладок относительно женщин заняло бы, пожалуй, слишком много места.