Ступающая по воздуху

— Милый, как тебе это нравится: двое заходят в галантерейную лавку и требуют себе завтрак?

Ее красный, ярко очерченный рот просто страдал от веселого смеха. И хотя Франк привык к своеобразию ее речи (Эстер выражалась довольно архаично, выискивая какие-то давно устаревшие формы сослагательного наклонения), теперь ему показалось, что она заговорила совсем уж странно. Наверное потому, что он видел свою любимую в иной обстановке. Но он уже вообще ничего не мог понять, когда эта молодая рыжеволосая женщина вынула из кармана пальто связку копий газетных сообщений от 27 декабря 1937 года и принялась ее читать так, как будто это была информация из сегодняшней прессы.

— Так, посмотрим, какую обещают погоду… Ничего себе… Дождь… У нас! Франк, мы могли бы отправиться вечером в Брегенц, в театр звукового фильма. «Нищий студент» по одноименной оперетте Милеккера с Марикой Рекк, Идой Вюст, Каролой Хен, Йоханнесом Хеестерсом и др. Начало в восемь часов… А жива ли еще Марика Рекк?

Франк пожал плечами. Иво, длинноногий сербохорват, ставил на стол бокал вина, чашку капуччино и тарелку с рогаликами.

— А это каково?.. Конгрегация девственниц Рейнгау предлагает рождественское действо «Младенец-Иисус, куда мне нести ясли?» Мистерия в трех действиях Ойгена Урдля. Постановка Урсулы Урдль. Входной билет с включением налога на зрелищные мероприятия.

— Младенец-Иисус-куда-мне-нести-ясли? — растерянно повторил доцент-востоковед, словно пережевывая эту фразу.

Оба взглянули друг на друга и вдруг так громко и неудержимо расхохотались, что все, как по команде, повернули головы в их сторону. А они все не могли остановиться, особенно когда вспоминали фамилию Урдль.

(Девяностые) В Богоявление у Эстер была назначена встреча. Ничего важного, чисто приватное дело. Франку очень хотелось бы проводить ее, он не мыслил уже расстаться с ней хоть на минуту. Она становилась для него все загадочнее. А чем непонятнее и, следовательно, недоступнее женщина для мужчины — таков уж закон — тем сильнее он ее добивается. Эстер решительно отвергала его настойчивые просьбы и даже не на шутку рассердилась, когда он еще раз вызвался проводить ее до Цюриха. Он и города-то не знает. Он может наглядеться на нее во время прогулок по зимним улицам, может ждать ее в кафе… Она уехала одна.

В Цюрихе она встретилась наконец с одним человеком, которого ей после бесчисленных расспросов относительно судьбы семейства Квайдтов рекомендовали как наиболее сведущего в этом деле. Это был вежливый и даже галантный старикан, он жил на Ремисшграссе. Там Эстер узнала, что Квайдты эмигрировали в Нью-Йорк. Но ей довелось узнать и гораздо больше.

Оказалось, что сведения об отъезде еврейской фабрикантской семьи из Якобсрота до 1937 года — не что иное, как наглая ложь, пущенная по свету неким Мазером. Дело в том, что этот Мазер самым бесчинным образом захватил всю собственность Квайдтов, а потом продал ее швейцарским французам по фамилии Латур.

Ночью на 5 ноября 1938 года группа молодчиков вломилась в квайдтовскую виллу и вытащила из постели Симона Квайдта (это еще чудо, что его одного, — кротко мурлыча, заметил старик), они увели его на берег Рейна и, привязав к мулу, стали волочить по земле. Его убили особо жестоким способом. Живот и спина буквально сгорели.

Старый швейцарец когда-то работал прокуристом на предприятии Квайдтов, его голос звучал спокойно, даже ласково. Один из убийц в 50-х годах представил властям Якобсрота письменное признание. Однако этого субъекта просто выслали, и он остался без наказания.

Еще Эстер узнала, что у Симона Квайдта было четверо детей. Сын по имени Энгельберт Аарон и три дочери: Эстер, Элизабет и Рахель. Называя имена девочек, старик невольно улыбнулся, словно вспомнив о былых шалостях. Кроме того, выяснилось, что Квайдты давно перешли в римско-католическую веру, еще при жизни Симона. Разумеется, из экономических соображений. Даже композитору Густаву Малеру, как известно, пришлось креститься, чтобы занять должность в Венской придворной опере. Ничего постыдного в этом нет. И наконец: через три дня после убийства мужа мать с детьми в паническом страхе бежала из города, через три дня, не раньше, и уж никак не до 1937 года.

Хозяин закурил сигару марки «Рессли», с удовольствием затянулся и посмотрел своими ясными, цвета темного янтаря глазами в лицо Эстер, чтобы прочитать, что на нем написано. Потом он встал, подошел к секретеру с уже потрескавшейся кое-где фанеровкой, выдвинул незапертый ящик, где хранилась также незапертая жестяная шкатулка.

— 112 East 70^th Street, New York, 10021,— прочитал он на полуанглийский-полунемецкий манер, поднеся к глазам розовый клочок бумаги, после чего вручил его Эстер.