Ступени любви (СИ)

Надо сказать, что известие Амадео Лангирано подлинно не прошло мимо ушей Энрико Крочиато и Северино Ормани, и оба, уединившись после расставания с Амадео в покоях Северино, обсудили опасность, угрожающую Феличиано. Оба знали братьев Реканелли и ни минуты не считали угрозу пустой.

После смерти Анжелины Ланди и старого графа Амброджо Чентурионе по приказанию Феличиано службы были сокращены, многие вассалы отпущены, бывшие фрейлины виконтессы разъехались по домам, и ныне в замке помимо дюжины слуг и служанок, Энрико Крочиато оставил только истопника, пекаря, мясника, кузнеца, шорника, плотника, двух каменщиков да повара, выходца из Ареццо Мартино Претти, и пару его поварят.

Охранял замок Эннаро Меньи, начальник эскорта конников, куда входили шестеро конных стражей — Пьетро Сордиано, Микеле Реджи, сын кормилицы графа Катарины Пассано Никколо, сын повара Мартино Претти — Теодоро, а также мантуанец Руфино Неджио и венецианец Урбано Лупарини. Меньи командовал и двумя привратниками. Самому Энрико Крочиато, казначею и управляющему, помогали писарь, стольник, кравчий и камергер.

Главный ловчий Северино Ормани имел в подчинении двух ловчих, ему повиновались шталмейстер с сокольничим. На особом положении в замке была Катарина Пассано — кормилица графа Феличиано, по мнению донны Лоренцы Лангирано — умнейшая женщина, но по мнению весьма многих — старая ведьма.

Всего в замке, вместе с графом, его сестрой, братом и вассалами, проживало около сорока человек. Друзья рассуждали логично: если мерзавцами Реканелли запланировано отравление — первым купить попытаются повара. Но Мартино Претти жил в замке уже двадцать лет, его жена Мария была кастеляншей, а сын Теодоро служил в охране. Здесь был дом Мартино и на его жаловании ни Амброджо Чентурионе, ни Феличиано никогда не экономили. Поварята были сиротами — племянниками самого Мартино.

Северино вызвал Мартино и предупредил об опасности заговора против жизни молодого графа. Мартино насупился. Он готовил в основном, из графских закромов, мука, молоко, сметана, сыры, мясо и рыба были собственными. Иногда он посылал слугу на рынок — но, помилуйте, кто же мог знать заранее, что он выберет? Претти сказал, что закроет доступ на кухню всем, кроме своих поварят и слуги Джанно. Новость, что и говорить, не нравилась повару — Мартино приготовление блюд считал священнодействием, и то, что какая-то мразь хочет испортить ядом его стряпню, представлялось ему святотатством.

За стольника Донато ди Кандия, рыцаря, Крочиато ручался. Кравчий, генуэзец хорошего рода, был известен им уже десятилетие, Энрико считал его человеком чести. Стольник и кравчий дружили и никогда не пошли бы на мерзость. Охранники не имели прямого доступа к столу графа, служилый люд — тоже: все они ели отдельно, в гостиной зале за кухней. Подчинённые Северино столовались в зале Менестрелей, в донжоне замка, неподалёку от конюшен, так им было удобнее. Так кто же мог бы подсунуть графу отраву?

Северино Ормани велел Меньи усилить охрану, Энрико приказал писарю проверить всех слуг и служанок замка, оба распорядились прекратить приём новых работников.

Теперь Северино пожаловался Амадео.

— Смешнее всего, что в последние два месяца он ест, как монах. Просит сварить яйца, съедает несколько ломтей хлеба и кусок рыбы…

— Ты не пытался с ним поговорить?

Северино замялся, пожал плечами.

— Как? В душу не влезешь, а он и не пустит. Нет, я его понимаю. Душу открывать он нам не обязан, но мы же… не чужие ему. Я как-то спросил у него, что его тяготит? Он ответил, что есть скорби, которые ни с кем не разделишь. Я понимаю его.

— Понимаешь?

— Да.

Амадео понял, что глупо спрашивать Северино, что гнетёт его самого: понимающий молчание скорбящего не проговорится и о своих горестях. Но будет ли он молчать о чужом счастье?

— А что юная Чечилия? Становится кокеткой?

Северино усмехнулся.

— Да поделом кривляке. Мне его не жалко. Если ремесло канатоходца вовремя не бросить…

— Ну, а сам-то? Жениться не думаешь?

По лицу Ормани прошла тень.

— Не знаю, может… женюсь. — Он поморщился и торопливо переменил тему. — Попытайся поговорить с Феличиано. Он всегда доверял тебе. Я потому и писал тебе. Только на тебя и надежда. Больно видеть. Он потерял себя, утрачивает благородство… вернее, мужество. Ты же помнишь его в отрочестве? Лев… подлинно молодой лев. Сейчас порой напоминает котёнка. Как можно-то?

Амадео подумал, что сам Северино напоминает оплывшую угасающую свечу, но спросил о другом.

— Если он ничего не говорит ни тебе, ни Рико, ни Раймондо… Романо ведь его духовник?

Ормани кивнул.

— Мы с Энрико пытались расспросить Раймондо. Тот сослался на печать молчания, но проронил, что граф кается ему в своих грехах, а не жалуется на свои беды.

Глава 8

Нельзя сказать, чтобы мессир Северино Ормани солгал своему старому другу. Он вообще не умел лгать — исказить смысл слов было для него странной мукой. Северино мог лишь умолчать о понимаемом, но ныне в его жизни было гораздо больше того, чего он вообще не понимал, и это относилось не только к Феличиано Чентурионе, но и к нему самому.