Ступени любви

Амадео поморщился. Как всё было легко и просто в те зелёные года, и сколько тягостей и мук принесла им зрелость! У Лангирано болела душа за друга, но тут он понял, что что-то гнетёт его самого, гложет, как червь. Неожиданно догадался. Это были застрявшие в памяти сказанные поутру слова Энрико о детях. Стало быть, тот всё же надеется… на что? Энрико — гаер, но никто никогда не отказывал ему в благородстве, он не сможет сделать Чечилию своей подружкой — и из любви к Феличиано, да и соображений чести. Но жениться на Чечилии? Глупо и мечтать об этом. Но он всё же мечтает… Он влюблён, и похоже, проделал утомительный путь в Неаполь только ради… ради неё? Энрико никогда не осмелится попросить у Феличиано руки Чечилии, ведь даже с дворянскими грамотами он для неё — плебей.

Но нет, вовсе не дела Энрико, понял Амадео, угнетали его. Сердце его ныло от своих забот, и пора было принять решение. Хватит искушений, хватит блудных снов. Надо посвятить душу и тело Господу и уповать на Его помощь. И у него никогда не будет детей, его ждал путь горний. Но почему Раймондо говорил за столом столь странные вещи? Нужно повидать его…

На восток наползала грозовая туча. Амадео миновал окраинную улицу и остановился — вокруг него неожиданно закружил белый голубь, слетел на землю, запрыгал у ног, и ошарашенный Амадео вдруг увидел на булыжной мостовой старую подкову. На сердце его потеплело. Две хорошие приметы.

Едва переступив порог собственного дома, Амадео Лангирано замер в изумлении. Господь услышал его желание поговорить с епископом о монашестве — и исполнил его. Возле камина на стуле с высокой спинкой как Римский Наместник Христа на земле восседал Раймондо ди Романо. Но рядом с ним сидела Делия ди Романо в алом платье. Девица была сегодня особенно прелестна и впервые роскошно одета. Вырез платья обнажал лилейную шею и ложбинку белоснежной груди, Амадео смутился и опустил глаза, почувствовав волну жара, охватившего его. Господи, как же суета мира всё ещё отзывается в его некрепком сердце… На коленях у Делии пристроился кот Кармелит и музыкально мурлыкал, а донна Лоренца угощала гостей. Кармелит увидел его первым и тихо чихнул. Амадео сконфуженно улыбнулся.

Добрые предзнаменования множились.

Едва заметив его на пороге, его преосвященство порывисто поднялся.

— Амадео! Ты мне друг? — безапелляционность и явная риторичность вопроса рассмешила Амадео, но он знал, что подобные вопросы обычно предваряли просьбы тяжёлые и обременительные, и осторожно заметил.

— Я тебе друг, разумеется, Раймондо.

— Во-о-от! — восторженно отозвался тот, словно только этого и ждал, — а друзьям что предписано? «Носить бремена друг друга!»

Мессир Лангирано улыбнулся.

— Но надеюсь, ты не фарисей и не возложишь на меня бремя неудобоносимое, что свалит меня?

— Ну, что ты?! Я всё обдумал. Всё хорошо получится: возьмёшь бремя моё с плеч моих — я и в Рим осенью на диспуты съезжу, и в Болонье зиму проведу, а то сижу ведь с апреля как привязанный. А сил моих с ней, уж ты поверь, нет. Третьего дня в храме какой-то потаскун так на неё пялился, что я едва службу не остановил, да по рылу посохом ему не заехал, а по городу с ней пройти немыслимо — молодые кобеля так и прыгают, не ровен час, не устерегу, опрокинет кто — отец проклянёт с того света. А зачем мне эти сложности?

Амадео подумал было, что Раймондо всё ещё не протрезвел со вчерашнего застолья, но тот пил совсем мало и ныне смотрел глазами твёрдыми и осмысленными.

— Господи, да ты про что говоришь-то?

От каминной полки раздался спокойный хрустальный голосок Делии.

— Это он про меня.

— Что?

— Он хочет, чтобы вы меня в жены взяли, — пояснила Делия путаный смысл слов брата. — Он отцу на смертном одре обещал меня «пристроить» — вот и пристраивает. Сначала пытался приткнуть меня другу своему, мессиру Энрико, еле я его образумила: Чечилия ведь своего не отдаст. Потом решил меня мессиру Северино сосватать, опомнись, говорю, окаянный, этот, когда Бьянку видит — опереться на что-то спешит, а то — свалится. А вас он в расчёт не брал, считал монашествующим, а тут загорелся…

— Да уймись ты, чертовка, что ты несёшь? — с досадой перебил братец сестру. — Ничего не загорелся, всё я спокойно обмозговал. Ты не думай, Амадео, она даром что чернавка, а так миловидная, у монахинь воспитывалась, и рукоделие всякое знает, и даром, что ведьмой прозвали, а так она спокойная и кроткая…

Амадео невольно расхохотался.

— Ну, что ты смеёшься? — лицо епископа вытянулось, — чем она тебе плоха? Три языка знает, ерунду античную всякую, книжек перечитала целую уйму, меня поправляет, аще что забуду. Или ты этих… как их… — он пощёлкал пальцами, — а, блондинок, что ли, любишь? Так молоко же белой козы ничуть не белей молока чёрной! Возьми — прок от неё будет, а покроешь её — она тебе детишек народит.

Амадео почувствовал, что краснеет.

— Делия… вы его слышите?

Девица тут же откликнулась и, опустив на пол кота, подошла к ним.