Ступени любви

Лангирано потряс головой, которая от жары и запаха крови болела до стона, и умоляюще воззвал к другу.

— Что ты говоришь? Меня-то за что, Господи? Я вообще не понял, почему он на меня кинулся. Я не знаю его! Что я ему сделал?

— Чечилия говорила, он влюблён в Делию, и, убив тебя, он рассчитывал заполучить её.

Амадео вонзил ногти в волосы и потрясённо замолчал. Мессир Северино Ормани слушал разговор друзей, но не слышал его. Гибель соперника не занимала его, он тоже видел, что Пьетро подал меч Сиджизмондо Реканелли и, значит, подлинно был предателем, но ринувшись на Сиджизмондо и убив его, Северино не смог поднять меча на Сордиано. Он видел, как раздобывший оружие Крочиато метнул короткий беллунский кинжал в лоб Пьетро, спасая Амадео, и на мгновение сам опустил меч. Энрико не промахивался, сказывался опыт охотника, но именно в эту минуту ещё один негодяй Реканелли убил Челестино…

Сейчас Северино не переставая корил себя — ну почему, почему он не догадался надеть кольчугу и на мальчика? Но его опасения были так смутны, строились на недостойных мужчины предчувствиях, неясных, пустых снах и туманных домыслах, которых Ормани и сам стыдился.

— Их надо повесить! Это не рыцари. Их нужно повесить, — шёпот Делии ди Лангирано, трясущейся в истерике, вывел Ормани из летаргии.

— Их не за что вешать, донна, — тихо пробормотал Северино. Сам он думал о другом.

Донна Делия внимательно посмотрела на мессира Ормани. Она уважала его, видя в нём благородного человека, но сегодняшний день, показавший всю нечеловеческую мощь и непобедимую отвагу этого рыцаря, изменил её мнение. Это был герой, мужественный и неустрашимый мужчина, которому граф Чентурионе обязан жизнью. Но что он говорит?

— Их не за что вешать? Они убийцы, поднявшие руку на человека — коленопреклонённого перед Святыми дарами, в храме Божьем! В день Вознесения Пресвятой Девы! Они все должны быть повешены!

— Их не за что вешать, донна, — снова отрешённо повторил Северино Ормани.

Амадео поднялся, обнял дрожащую жену, погладил по плечу, успокаивая, и тихо пояснил путаные грамматические пассажи мессира Северино.

— Мессир Ормани имеет в виду, дорогая, что ни у кого из убийц уже нет ни головы, ни шеи… и никого из них нельзя повесить.

Северино Ормани с готовностью кивнул.

— Хорошо быть грамматиком. Я и говорю — не за что их повесить, разве что за ноги…

В разговор снова вмешался епископ Раймондо ди Романо.

— Полно болтать-то. Амадео, отведи Делию домой и возвращайся. Северино, я распорядился натопить бани, иди, смой с себя кровь. Энрико, иди с ним. Я до вечера буду с Феличиано, потом смените меня с Амадео. Утром пусть придёт Энрико. Оставлять Чино одного нельзя.

Никто не оспорил слова епископа. Все безропотно подчинились.

Глава 16

Чечилия налила в стакан крепкого вина и выпила. Всё, что ей хотелось — забыться, перестать думать, хоть на минуту утратить память о том, что Челестино больше нет. Но ничего не получалось. Младший брат был для неё странно близким, почти неосознаваемым всегдашним зеркальным отражением, он неизменно, сколько она помнила себя, был рядом, и когда они говорили друг с другом — Чечилии казалось, что она не столько поверяет мысли другу, сколько советуется сама с собой. Она знала каждый помысел брата, его мечты и смену настроений, могла безошибочно предсказать, что он скажет в том или ином случае, понимала его, как никто. Тино платил ей полным доверием и прямодушной откровенностью, и при мысли, что всё, о чём мечтал Челестино, уже не сбудется никогда, Чечилию начинало трясти в истерике, на глаза наворачивались слезы.

О своей потере, потери части самой себя, она старалась не думать.

Вошла мрачная Катарина Пассано, с почерневшими кругами вокруг глаз, нервная и издёрганная. Мать Челестино и Чечилии умерла вскоре после их появления на свет, и если Катарина помогала донне Марии Чентурионе выкормить Феличиано, но им обоим она просто заменила мать — находила кормилиц, заботилась о воспитании, препиралась с графом Амброджо по поводу учителей, двоих из которых лично выгнала за ворота. Потеря старухи была страшной, и Чечилия, понимая, сколь той тяжело, постаралась не усугублять её скорбь своими слезами.

Та тоже заговорила о другом.

— Там стражники приволокли сестрицу негодяев Реканелли. Я заперла её в подвале возле сломанной лестницы…

Чечилия подняла глаза на Катарину.

— Сестра Реканелли? Лучия?

— Не ведаю я, как звать её…

— Господи… Зачем? Она не причём. Лучия и мухи убить не может.

— Зато братцы её брата твоего как овцу зарезали…

Чечилия вздохнула. Господи, сколько скорби, сколько беды, когда люди нарушают заповеди Божьи!

— Слушай, ты… отпусти её, а, Катарина? Мы вместе в монастыре были, она… жалко её. Она не виновата.

Глаза женщин — старой и молодой — встретились.

— Голова у тебя не варит сегодня, Чечилетта. Куда её отпустить-то?

— Домой…

Катарина вздохнула.

— Тебе выспаться надо, потом о Реканелли думать.

— Почему? О чём ты, Катарина?