Ступени, ведущие в бездну

– В чем именно?

– Не знаю. Но ведь я права?

– Я ухожу.

– Так будет лучше.

– Но сначала мне надо кое-что сделать.

– Я ничего не хочу слышать.

– Я ничего бы не говорил, если бы ты хотела.

– Тогда зачем начал? Просто уходи, и все.

– Я хотел сказать тебе…

– Ну, что?

– …одну вещь. Сейчас скажу.

– А потом?

– Потом я уйду.

– Тогда говори.

– Если бы он сказал «да», там, на мосту, я бы его не сбросил.

– Вот как? – Она расхохоталась. – А я бы сбросила.

Глава пятая

Уортроп продолжал спать. Я же, напротив, бодрствовал; мне казалось, я никогда больше не усну, проживи я еще хоть тысячу лет.

В клуб «Зенон» я прибыл без четверти восемь и сразу попросил отдельный кабинет. Все кабинеты были заняты. Я вызвал управляющего и показал ему стодолларовую бумажку. О, как же он мог забыть? Всего несколько минут назад отменили сделанный ранее заказ на один из кабинетов. В комнате было холодно. Затопили камин. Темные панели на стенах, толстый ковер на полу, стеллажи с книгами, мягкие диваны и кресла, портреты людей с суровыми лицами. А еще в комнате оказалась вторая дверь, которая выходила в коридор для прислуги. Отлично. Я дал управляющему еще двадцатку и велел проводить сюда моих гостей, как только те появятся. Заказав кока-колы, я устроился в углу у камина; у меня было такое чувство, будто я промерз до костей. Воспоминания о прошедшем дне никак не покидали меня. Нежнейший поцелуй… Успел ли я передать ей с ним мое благословение, мое проклятье? Выйдя из дома на Риверсайд-драйв, я долго слонялся по улицам с таким чувством, будто иду не по прямой, а спускаюсь в спиральный тоннель, вроде винтовой лестницы, и этот спуск измеряется не в футах и не в милях, а в часах и годах. Темнота сомкнулась вокруг меня; пожрала окружавшие меня лица. Все ниже и ниже; этому спуску не было конца, дна внизу не было. Кто-то громко окликнул меня: это была женщина. Подняв голову, я увидел размалеванное лицо, блузку, нескромно расстегнутую на груди; она подмигивала и махала мне, стоя на верхней ступени лестницы, а я смотрел на нее снизу; поднимайся, заходи, сладенький. И я представил, как всхожу наверх и оказываюсь в доме, пропахшем капустой и человеческим отчаянием, где меня встречает ее хмурый сутенер – он берет ее деньги и, если надо, защищает от чересчур рьяных матросов с военных и торговых кораблей – а потом мы входим в ее комнату; я раздеваюсь, шершавые доски пола колют мне пятки, ее шершавые руки касаются меня, от нее исходит тяжелый душный запах, и я думаю: может, лучше хотя бы такие прикосновения, чем совсем никаких? А потом я спешу прочь, чувствуя, как закипает во мне гнев, его наихудшая разновидность: та, которая начинается с полного спокойствия.

Но в девять пятнадцать вечера в комнате нью-йоркского клуба для избранных этот гнев покинул меня, ушел нехотя, как упрямый ребенок, которого отправляют спать, и он забирается в свою постель, задергивает занавеску и продолжает дуться там. Внутри меня все стихло, ум стал ясен, как высокогорное озеро при тихой погоде.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел мистер Фолк в сопровождении дородного коротышки в шерстяном пиджаке и шляпе котелком. За ним величественно выступал джентльмен повыше и постарше: у него был двойной подбородок, длинное норковое пальто и трость из полированного черного дерева в руках. Мистер Фолк помог ему снять пальто, его спутник не пожелал разоблачиться. Я встал и подошел к ним.

– Дон Франческо, – сказал я с поклоном. – Бон джорно.

– Синьор Компетелло, – сказал мистер Фолк. – Это мистер Генри, allievo[7] доктора.

Падрон каморры, чуть запрокинув массивную голову с толстым приплюснутым носом, посмотрел на меня сверху вниз и повернулся к мистеру Фолку, не заметив моей протянутой руки.

– Где дотторе Уортроп? – вопросил он.

– Доктор передает вам свои глубочайшие сожаления, – ответил я. – Его задержали неожиданные дела.

Франческо Компетелло опустился на кушетку возле камина и поставил палку между колен, а его спутник встал у него за спиной, сунув руки в карманы, не глядя ни на что конкретно и замечая все. Я вернулся на свой стул напротив Компетелло. Мистер Фолк остался стоять у входа; его пустые руки праздно висели по бокам.

– Я пришел сюда потому, что я человек мирный, – сказал Компетелло. По-английски он говорил с сильным акцентом, но без ошибок. – По той же причине я покинул мою родину. Война, вендетта, кровная месть, вражда… я не бежал; меня изгнали. А еще я здесь потому, что Уортроп мне не враг, и я не желаю ему зла.

Я сдержанно кивнул. Он продолжал:

– Я бизнесмен, ясно? Вы понимаете? А вендетты вредят бизнесу. – Прищурившись, он ткнул в мою сторону толстым пальцем. – Но семья есть семья. Il sangue e non acqua.[8] Вы говорите, что Уортроп расстроен? Но ведь это я – пострадавшая сторона! Это у меня отняли дорогих мне людей, и от меня ждут, что я буду бездействовать? О, нет. Я человек мирный, разумный, но пролитая кровь взывает о крови.

Я продолжал кивать.