Ступи за ограду

Несколько секунд – может быть, их прошло всего две или три, но показалось больше, – Фрэнк смотрел на нее молча, как смотришь иногда на собеседника-иностранца, когда плохо знаешь язык и каждую фразу приходится переводить в уме, прежде чем поймешь ее смысл.

– О, конечно, – сказал он наконец. На скулах его проступили красные пятна. Он отошел от двери и, не снимая пиджака, опустился в кресло – смешную допотопную штуку в стиле «провансаль», составленную из точеных палочек и продавленных подушек в веселеньком, цветочками, кретоне. – Конечно, Дора Беатрис. Мне следовало самому догадаться…

Беатрис села на край постели, выпрямившись и держа руки на коленях; только спустя минуту, случайно опустив глаза, она увидела побелевшие суставы своих судорожно сплетенных пальцев и заставила себя их расцепить. Фрэнк молчал, так и не докончив фразу; Беатрис чувствовала, что нельзя дать ему заговорить, что она должна сейчас говорить сама – говорить без умолку, о чем угодно, лишь бы не дать заговорить ему! Но язык ей не повиновался, и в голове было совершенно пусто.

Что могла она сказать этому широкоплечему человеку по имени Фрэнклин Хартфилд, аккуратному, отутюженному и выбритому так, как только может быть выбрит и отутюжен преуспевающий молодой американец, любящий свою профессию, свою бейсбольную команду и свое «хобби»…

– Как вы узнали мой адрес? – спросила она, найдя наконец какую-то зацепку для разговора.

– О, вы, несомненно, рассердитесь, – сказал Фрэнк, – я, очевидно, не должен был этого делать… Я написал мистеру Альварадо… Кстати, он сейчас не в Байресе, но вы это, очевидно, знаете… – Фрэнк опять промокнул лоб платком. – Мистер Альварадо был так любезен, что сообщил мне ваш брюссельский адрес. Мне не следовало этого делать, Трик… Дора Беатрис… Но, вы понимаете… Я чувствовал, что должен вас повидать, потому что…

– О, ничего, пожалуйста! – Беатрис судорожно улыбнулась. – Где вы работаете во Франции, в самом Париже?

– Нет, нас загнали в Тулузу. Это на самом юге, знаете? Очень жарко, почти как у нас в

Нью-Мексико. Парни были страшно разочарованы – почему-то сначала все решили, что речь идет о Париже… Вы понимаете, это все делается по плану унификации вооружения в системе НАТО… Кое-что дают европейцы, мы вот на прошлой неделе видели испытания нового французского перехватчика… Возможно, он и будет принят на вооружение, там интересно решена силовая установка – две турбины и один жидкостный… Впрочем, вам это неинтересно. Расскажите лучше о себе, Дора Беатрис.

– О себе? – Лицо ее сразу приняло настороженное, почти враждебное выражение. – Сожалею, Фрэнклин, но мне нечего вам рассказать.

По существу, это была ясная и даже не особенно завуалированная вежливостью просьба не вмешиваться в ее жизнь и раз навсегда отстать с расспросами. Фрэнк так и понял. Он сидел в дурацком кресле из точеных палочек, смотрел на носки собственных ботинок и со стыдом и болью думал о том, что не нужно было выпрашивать у Делонга этот двухдневный отпуск, не нужно было лететь из Тулузы в Париж, а из Парижа сюда, и уж во всяком случае не нужно было подходить к ней, когда она вышла из такси. Он мог посмотреть издали и вернуться в аэропорт. Не нужно было с нею заговаривать. Чего он надеялся добиться? Она стала взрослее и, может быть, еще более красивой, хотя это трудно оказать. Может быть, просто волосы – черные и почти прямые. Ему такие всегда нравились. Именно такие – чуть волнистые. Так длинно сейчас никто не носит, по крайней мере у нас, дома…

– Вы повзрослели, Дора Беатрис, – сказал он упрямо, несмотря на все эти мысли, только что промелькнувшие в его голове. Он вообще был упрям. Очевидно, фамильное качество: капитан Джон Хартфилд тоже был упрям и погиб, в общем-то, именно из-за своего упрямства. По возрасту он уже мог не летать, но упрямо считал, что летать нужно, и летал до тех пор, пока его «крепость» не взорвалась над Швейнфуртом с полной бомбовой нагрузкой и девятью человеками экипажа.

– Вы стали совсем взрослой дамой, – сказал он упрямым голосом. – И выглядите очень хорошо.

– Вы находите? Не знаю.

– Скажите… А как у вас с вашим колледжем – то есть лицеем?

– С лицеем? – В голосе Беатрис прозвучало легкое удивление. Она пожала плечами: – Никак. А что?

– О, просто спросил. Вы его не окончили?

– Нет.

– И не думаете?

– Нет.

– Что вы вообще думаете делать, Дора Беатрис? Я имею в виду вообще, понимаете?

– Не знаю, Фрэнклин. Вообще – не знаю.

– Но ведь, Дора Беатрис… так жить нельзя!

– Можно, как видите. Сейчас я поставлю кофе, минутку…

Она вскочила и почти выбежала из комнаты. Фрэнк слышал, как вода из крана лилась в кофейник, как зашипел газ, как выдвигались какие-то ящики и шуршала бумага. Потом хлопнула дверь, и стало тихо. Фрэнклин сидел на трогаясь с места и думал о том, что приехал он сюда совершенно напрасно, но что приехать было нужно. И что он не уйдет из этой комнаты до тех пор, пока они не поговорят обо всем откровенно и до конца…