Ступи за ограду

Любопытно, что большой процент молодых участников движения принадлежит к обеспеченным слоям общества. Что же они, идут на это ради увеличения семейных доходов? Глупости, хотя наши предприниматели и вопят в один голос, что Перон их душит налогами и поборами, они живут ничуть не хуже, чем жили до сорок третьего года. И вообще зачем бы, казалось, сыну землевладельца рисковать своей жизнью ради программы, предусматривающей проведение аграрной реформы?

Да ведь если рассуждать трезво, то и для него, молодого юриста Ретондаро, есть более надежные способы добиться в жизни прочного и уважаемого положения, чем участие в переворотах. Используя семейные связи, он мог бы пойти по обычному пути: поступить в солидную юридическую контору с хорошей репутацией, поработать на жалованье год-другой, перейти на проценты, потом наконец открыть собственную контору и вести дела, попутно занимаясь умеренной политикой.

Вместо этого он и все его единомышленники избрали политику в ее предельно неумеренной, если так можно выразиться, экстремальной форме – в форме политического насилия, открытого нарушения лояльности к власти и принудительного изменения существующего порядка вещей. Ради чего? Ведь не ради же собственного спокойствия и собственной выгоды! Значит, ради тех же высших ценностей, в их числе – едва ли не прежде всего – Родины. Но родина – это народ, а народ – этот самый парень, с которым он не сумел найти общего языка. Не о слишком ли многом говорит эта встреча накануне восстания?..

Не останавливаясь, забрызганный грязью «растрохеро» поюлил по улочкам Ла-Паса и снова выбежал на шоссе, миновав указатель «Санта-Фе—184 км». Стало еще холоднее, смеркалось. Беренгер проснулся, позевал, ухитрился закурить, прикрываясь от ветра полою пальто.

– Хороши мы будем, если ты зажжешь это чертово сено, – ворчливо сказал Пико.

– Успеем выскочить. Я сейчас думаю об этих типах, что поехали в столицу, и готов лопнуть от зависти. Наверное, они уже в Росарио. Интересно, какое там сейчас расписание поездов… При мне вечерний в столицу отходил в восемнадцать сорок пять и в полночь прибывал на Ретиро. Дневной «рапидо» ходил скорее, за четыре часа с чем-то, но я предпочитал этот вечерний… Вечерний был удобнее всего – с делами покончишь и как раз поспеваешь на вокзал. Ужинал я всегда в поезде. В то время в вагоне-ресторане подавали колоссальные бифштексы – вот такой толщины, лучших я не пробовал и в «Шортхорн-Грилл». А ты обратил внимание, какое гнусное мясо в Уругвае?

– По-моему, мясо как мясо, – рассеянно отозвался Пико.

– Что? Да там вообще нет мяса! В Монтевидео тебе в лучшем случае подадут подошву, а чаще всего – просто обжаренный кусок дерева. Иди ты, – Беренгер возмущенно взмахнул рукой, – не говори мне, что в Уругвае ты хоть раз поел мяса!

– Че, Рамон, – сказал Пико. – Ты слышал, что говорил шофер на остановке?

– Слышал. А что?

– Тебя не удивило, что я ничего ему не возразил?

– А что ты ему мог возразить?

– Но ты сам возразил бы что-нибудь, очутись ты в необходимости отвечать?

– Необходимости отвечать не бывает, Ретондаро, или бывает очень редко. Бывает необходимость удрать, ничего не ответив. Это дело другое. Я бы именно так и сделал.

– Удрал бы, ничего не ответив? И ты думаешь, это лучший способ завоевывать доверие народа?

– Скажи еще – любовь! – иронически отозвался Рамон. – Не неси чушь, Ликург, ты ведь неглупый парень.

– Ты что же, – помолчав, сухо спросил Пико, – считаешь, что народ в принципе не может нам верить?

– Не обобщай и не притягивай сюда принципы. Пока что, при нынешнем положении вещей, – да, не может. Его слишком часто надували, чтобы он теперь верил кому попало.

– Но за каким же ты тогда чертом примкнул к движению, если считаешь, что мы не можем пользоваться доверием народа? Ты ведь тоже не дурак и прекрасно понимаешь, что в таком деле, как наше, выигрывает в конечном итоге только тот, кому поверят простые люди! Такие вот, как этот водитель! А ты считаешь, что нам они никогда не поверят. За каким же тогда чертом ты едешь сейчас в Кордову?!

– Чисто личные побуждения, – с зевком ответил Беренгер. – Все дело в том, что мне не нравится перонизм. Лично мне, понимаешь? Мне тошно от этих речей, от тона газет и казенной фразеологии – словом, от всего, что составляет лицо сегодняшней Аргентины. Поэтому я и примкнул к движению. Плюс к этому, разумеется, я еще считаю, вернее – надеюсь, что те перемены, которые могут произойти в стране при нашем содействии, не изменят жизни народа в худшую сторону. Для народа более или менее все останется по-старому. А я хоть перестану видеть эти паскудные портреты и паскудные лозунги, от которых сегодня в Буэнос-Айресе хочется блевать на каждом шагу.

– С такими мыслями революций не делают, – проворчал Пико.