Стужа

«У меня возникает ощущение, — сказал художник, — что моя голова — это мое тело, и наоборот. Ночью, знаете ли, я как-то по-особому, робко загребаю воздух ногами… как будто эта голова наполнена ядовитыми газами, и, как о великом облегчении, мечтаю о том, как кто-нибудь вонзит шило мне в голову… тогда обнаружилось бы, что голова моя состоит из твердого вещества, она разломилась бы… Я страшно боюсь наткнуться на что-нибудь жесткое, какой-нибудь острый предмет, это смешно… как будто у меня над левым глазом нависла огромная опухоль. Мои ноздри, эти огромные воронки, сравнимы с воздухососными щелями доисторических животных. Я чувствую: мой нос состоит из бесчисленного множества сосочков, втягивающих воздух. В каждый из этих сосочков я могу погрузиться, может проникнуть моя исследовательская натура… легкие, да будет вам известно, работают уже совсем не инстинктивно, я всё время боюсь, что они разорвутся. Легкие — единственная часть организма, которая не причиняет мне никакой боли. И меня это пугает, представьте себе: одна из их камер вдруг не выдержит этого давления — и тут цепная реакция… такое знание внутренних процессов моего организма… Я могу вникнуть в состояние каждого моего органа и почувствовать его… каждый орган для меня — основательно выверенное понятие, давно уже устоявшаяся боль… И нечто неимоверное… Печень, селезенка, почка, эта тройственная мука, понимаете… к тому же еще и мука моей головной боли, которую я вам уже описал. Мука головная и мука телесная, к вашему сведению, взаимно неуступчивы, на то, да будет вам известно, и существует целый подземный мир мук, муки духа и властвующие где-то муки души… я мог бы разложить свою голову на миллионы фрагментов и изучить ее законы: этот механизм уничтожения! Эту живописнейшую долину моей боли, без горизонтов, да будет вам известно, без всякой осязательности, без обморочной немощи…» Он сказал: «Я цепляюсь за людей, которые вынашивают нечто определенное, мучение духа». И затем: «Лучшие задатки, лучшие предпосылки — всё идет прахом, всё, к вашему сведению, что противоречит абсолютному безмолвию. А в вас я обнаруживаю поистине незаурядные черты характера… да и слушать вы умеете. Что до меня, то моя твердость почти беспредельна. И дело тут не в плаче и смехе, как многие думают. Нет. Разумеется, ваш возраст чреват великой опасностью: способностью сделать из себя всё и, в конце концов, ничего не сделать… Поскольку вы, как и все люди, не знаете своего часа. Никто не знает, когда наступит его время, именно так!.. Никто не знает, где начинается крутой спуск или крутой подъем… где погружаешься в самотек жизни и когда она становится просто-напросто прозябанием. Большинство людей с тридцати лет гробят себя в сексуальности. Потом они уже просто пищеприемники. Некая удивительная мудрость порой открывается мне, когда вы высказываетесь, высший смысл, кристаллик ясности, философский взлет, который укореняет всё в высшем измерении. А это и есть смертельный взлет».