Стужа

Гест сидел на низком стуле позади знатных особ в парадном зале, дремал, слушая вполуха беседу короля и ярла, которые взволнованно рассуждали о возможности нового захвата Ирландии, потерянной в битве при Клонтарфе, о возможности возврата Норвегии, о норвежском языке, который через несколько лет будет звучать всюду на Британских островах, о Нормандии, как насчет нее? Не говоря уж о Шотландии, которая никогда — целиком и полностью — не была в руках северян. Только о Лондоне они не упоминали, об этой еще не завершенной главе в печальной истории Адальрадова рода.

Лишь ранним утром — солнце уже поднялось над нежно-зелеными верхушками деревьев, и вешние птичьи песни вливались в окна, словно журчащая мелодия органа, — ярл осторожно завел беседу о другом:

— Пора, пожалуй, снова использовать Эдрика Стреону. Железнобокий, верно, готов уже принять любую помощь, откуда бы она ни пришла.

Король усмехнулся, но не откликнулся на эту идею, и Гест смекнул, что он отнюдь не имел намерений допускать зятя к участию в решающих сражениях за Лондон. Однако два дня спустя вопрос всплыл опять, на сей раз о нем заговорила Пода, которая напрямик заявила брату, что он, по-видимому, не вполне сознает, чем обязан своему зятю:

— Ведь в планах, которые ты сейчас строишь, дорогой братец, по-моему, куда больше юношеского задора, нежели королевского разумения.

Кнут обезоруживающе улыбнулся, заверил и ее, и Эйрика, что он, конечно, высоко ценит вклад хладирского ярла, однако сейчас зять должен обеспечивать стабильность на севере, ибо это жизненно важно. Взамен он охотно возьмет с собой Хакона, о котором за последние дни составил себе превосходное мнение.

На это ярл и Гюда согласились. А Хакон уже не ликовал, как ребенок, по поводу королевской похвалы, он лишь коротко кивнул и сказал, что готов следовать за Кнутом, даже более чем готов.

Когда же Эйрик наконец решил воспользоваться сухой погодой раннего лета и выступить на север, из Гримсбера прибыл конный норвежский отряд и сообщил, что его брат Свейн — оба они никогда друг с другом не ладили — и Олав сын Харальда встретились у мыса Несьяр, где состоялось большое морское сражение. Свейн ярл потерпел поражение и бежал в Свитьод. Теперь он умоляет Эйрика воротиться в Норвегию и потребовать свое, ведь без хладирского ярла Норвегия опять попадет в руки потомков Прекрасноволосого, на этот раз окончательно.

Но Эйрик воспринял новость трезво, чуть ли не равнодушно, сказал, что в обессиленной стране только и можно ожидать катастроф. К тому же Норвегия всего лишь крохотная частица в большой игре за Англию.

— А не знаете ли вы, как обстоит с Эйнаром из Оркадаля? — осведомился он затем, несколько мягче.

Они замялись в замешательстве.

— Выкладывайте, — приказал ярл.

— Он пожалуй что никогда не был ничьим сторонником… — начал один.

Но ярл остановил его, сказал, что в лести не нуждается, она выставляет властителя недоумком.

— Эйнар был сторонником конунга Олава. Но моим — никогда. Вопрос в том, присоединится ли он теперь к новому Олаву.

— Мы не знаем, государь.

— Да уж, — обронил ярл с прежним безразличием, — конечно не знаете. — Он попросил их перевезти свое имущество в Йорвик. — И будете при мне до конца года, а там разберемся, как должно поступить.

Но выступление на север он опять отложил.

В Рингмарском сражении Хавард был ранен в спину, хотя рана быстро затянулась, и уже в начале теплого лета он стал понемногу охотиться с Митотином, в сопровождении Пасти, а Гесту по-прежнему приходилось быть при ярле. В редкие свободные минуты он изучал с Обаном латынь или истово молился в церкви Девы Марии; Хавард даже прозвал его кликушей-фарисеем, слепым рабом Божиим, и ярлу этакая набожность тоже начала мало-помалу действовать на нервы.

Как-то раз он взял с собою Геста в замок на краю Шервудского леса, под тем предлогом, что надобно произвести смотр коням, принадлежащим одному человеку, который был с ним в Восточной Англии, и хочет услышать мнение Геста.

— Я в лошадях не разбираюсь, — сказал Гест.

— Знаю, — отозвался ярл и предложил ему спуститься к ручью, где паслись кони.

Первое, что они увидели там, были два полуголых мальчугана, которые натянули над черной водой веревку, с нее свисал пяток шнурков, каждый с пучком перышек на кончике, прячущим внутри маленький крючок; ярл крикнул им, что крючки надобно опустить в воду.

Старший мальчуган выпрямился, посмотрел на них и пожал плечами: дескать, не понимаю.

— Опустите крючки в воду! — досадливо повторил ярл и шагнул ближе.

В этот миг из воды выпрыгнула рыба, заглотнула перышки и повисла на крючке, трепыхаясь и взблескивая на ярком солнце.

Ярл остановился и громко захохотал:

— Ты видел?

— Да, — устало ответил Гест, глядя, как мальчуганы сняли рыбину с крючка и вновь снарядили шнурок. Ярл посмотрел на него с неодобрением и спросил:

— Ты что-нибудь помнишь про Рингмару?

Постепенно Эйрик начал относить эту победу к числу крупнейших своих успехов, который ни в коем случае не должен кануть в забвение или сохраниться лишь в монастырских хрониках, ведь оные не заслуживают доверия.