Стужа

Два или три дня спустя Егор отвозил Зарубу на станцию – тот намеревался ехать в Минск на совещание. В возок сел и еще кто-то – не знакомый Егору человек в новом бобриковом пальто. Наверно, приезжий уполномоченный, которому также надобно было в Минск. До станции было не близко, но дорога была уже хорошо накатана санями. Метели давно кончились, как и оттепели, отдохнувший Белолобик шустро бежал в крашеных оглоблях, осыпая возчика снежной трухой. Сзади тихо переговаривались между собой начальники. Сначала они упоминали какое-то постановление ЦИКа, которое значительно укрепляло партийную линию, потом разговор перешел все к тому же – к темпам коллективизации, затем заговорили о каком-то Барабашове, которого, как понял Егор, недавно разоблачило ГПУ. Уполномоченный высказался в том смысле, что этот Барабашов – давний замаскированный враг, а Заруба сказал, что его подсидели завистники, что совсем он не враг. Егор относительно этого не имел никакого мнения, так как совсем не знал Барабашова. На станции он подвез седоков к зданию вокзальчика и, освободившись, налегке поехал домой. Время было не позднее, думал, может, еще забежит в Исакову ригу – подчитать в конспекте. Вечером планировались занятия, и Полина могла его вызвать, а перед Полиной он очень стыдился обнаружить свое незнание. Но не успел он распрячь коня, как заметил возле въезда во двор все того же белобрысого помощника Милована, который кивнул ему, указывая в сторону церкви, что значило: начальство зовет.

На этот раз Егор шел раздраженный, почти злой – чего они прицепились? Пусть Милован сам копает, где хочет, Егор ему не помощник. Но Милован на этот раз оказался гораздо обходительнее, чем в первый раз, предложил сесть. Он принялся расспрашивать возчика, о чем разговаривали в дороге Заруба с уполномоченным по фамилии Коломиец. Егор клялся, что почти ничего не слышал, потому что сидел впереди и ветер забивал их голоса, но вроде ничего такого они и не говорили. Разве о том, что скоро весна, на носу посевная кампания. Опять же семена... «Ах, семена! – разозлился Милован. – А Барабашова они не поминали? Что о нем говорил Заруба?» – «Я не слыхал. Кабы слышал, разве бы я не сказал», – почти искренне убеждал его Егор. Милован замолчал, что-то про себя решая и не сводя испытующего взгляда с Егора. Но в этот раз Егор, не моргнув, выдержал этот взгляд. Он тоже кое-чему уже научился.

Наверно, Егор опять не оправдал надежд Милована и окончательно разочаровал гепеушника. Впрочем, настроение его самого тоже было испорчено. К Исаку он уже не пошел, конспекта так и не прочитал ни разу, а на занятиях, куда он едва успел, Полина вызвала его первым. Получился конфуз: Егор попытался ответить и, конечно, запутался. Дополнительный вопрос относительно повестки дня съезда победителей запутал его еще больше. Вспотевший и неуклюжий, он беспомощно стоял перед этой маленькой женщиной, явственно ощущая, как постыдно краснеет. Что-то злое на секунду мелькнуло в быстрых женских глазах, но тут же она, видно, превозмогая себя и улыбнувшись, сказала: «Ничего, Азевич, ответишь в четверг». И совсем уж дружески и открыто заулыбалась ему, отчего у парня сразу полегчало на душе. Он был благодарен ей за ее великодушие – славная она все же женщина, умная и... очень привлекательная, думал Егор. В кружке ее обожали многие, в том числе и куда более достойные, чем исполкомовский возчик Азевич. Вон хотя бы Байдура, рослый чернявый остряк-самоучка, как он называл себя. Пожалуй, он был самый активный из всех и, как только появлялась Полина, не отлипал от нее до конца занятий. Оно и понятно: Байдура работал на льнозаводе, варился в рабочей среде, не то что крестьянин-середняк Егор Азевич. Егор уже усвоил разницу между крестьянином и рабочим – носителем передового пролетарского сознания. Рабочих всегда хвалили, выдвигали в руководство любой политической кампанией. О них столько написал Ленин. Опять же – диктатура пролетариата. А что крестьянство? Порочная частнособственническая психология...

Заруба пробыл в Минске недолго – всего два дня. Егор съездил на станцию к поезду и привез его в местечко. Как всегда, председатель исполкома в дороге почти не разговаривал, только спросил: «Ну что там у нас? Какие новости?» – «Да так, никаких новостей», – ответил Егор. Заруба, помолчав, как-то необычно протяжно вздохнул и сказал: «Новости будут, Азевич. Скверные будут новости». Эти его слова отозвались тревогой в душе возчика, он думал, что Заруба что-то объяснит, но тот ничего не сказал больше.

Очень хотелось ему рассказать председателю о своих заботах – двух непростых вызовах в поповский дом, но он не решался нарушить запрет Милована. Неизвестно к тому же, как к его откровенничанию отнесся бы Заруба. А вдруг разозлится? Или не поверит? А то еще хуже – сообщит о том Миловану. И он решил промолчать. Трудно о чем-то думая, всю дорогу молчал и Заруба.