Суббота

Они хватают Генри под локти; когда зрение его проясняется, он видит, что его тащат в прогал между двумя припаркованными машинами. Все вместе быстро пересекают тротуар. Двое разворачивают Пероуна и припечатывают спиной к массивной запертой двери в нише. На стене слева он замечает блестящую медную табличку: «„Мятный носорог“, запасной выход». В соседнем здании — паб «Джереми Вентам». Но если даже он открыт в такой ранний час, все посетители — внутри, спасаются от холода. По мере того как к Пероуну возвращается ясность ума, он осознает две главные задачи. Первая: ни в коем случае не отвечать ударом на удар. Побить Бакстера ему явно не удастся. Вторая: устоять на ногах. Ему случалось видеть немало повреждений мозга, произошедших из-за того, что человек падал на землю перед нападающими. Нога — отдаленная провинция мозга, своего рода медвежий угол организма, и расстояние освобождает ее от ответственности. Удар ногой нанести куда легче, чем кулаком, и одного удара всегда кажется мало. В эпические времена футбольных баталий, будучи ординатором, Генри немало узнал о субдуральных гематомах, в которых повинны металлические мыски «мартинсов».

Он стоит к ним лицом, в беленой кирпичной нише, невидимый для случайных прохожих. Их тяжелое дыхание шумно отражается от стен. Найджел хватает Пероуна за грудки, другой рукой нащупывает во внутреннем кармане бумажник.

— Не, — говорит Бакстер. — Деньги его нам не нужны.

Тут Пероун понимает: они намерены ему отплатить, избив до полусмерти. Как недавно со страховкой, перед ним в мгновение ока предстает кошмарное будущее. Долгие недели трудного выздоровления. И то если повезет. Бакстер устремил на него тяжелый взгляд. Чтобы посмотреть в другую сторону, ему придется повернуть бритую голову. Лицо его мелко подергивается, словно каждая мышца на нем живет своей жизнью. Пероун знает, что рано или поздно эта чрезмерная мышечная подвижность дорастет до атетоидных судорог — неуправляемых, конвульсивных движений.

Троица замирает, словно набирает воздуху в грудь. Нарк сжимает правую руку в кулак. Пероун замечает на ней — на указательном, среднем и безымянном пальцах — три широких золотых кольца. Он понимает: осталось несколько секунд. Бакстеру лет двадцать пять. Для выяснения анамнеза момент не самый подходящий. С пятидесятипроцентной вероятностью — унаследовано от отца. Четвертая пара хромосом. Сбой в одном-единственном гене, лишнее повторение одной-единственной последовательности — CAG. Биологический детерминизм в чистейшей своей форме. Больше сорока повторений крохотного кода — и ты обречен. Твое будущее предопределено и легко предсказуемо. Чем больше повторений, тем раньше и резче проявляются симптомы. Начало — в возрасте от десяти до двадцати лет: на первом этапе — небольшие изменения характера, дрожь в руках, подергивание лица, эмоциональная возбудимость, выражающаяся прежде всего в резких перепадах настроения, а затем — неконтролируемые движения, как в странном танце, интеллектуальные нарушения, потеря памяти, агнозия, апраксия, деменция, полная потеря мышечного контроля, временами — ригидность, кошмарные галлюцинации, разрушение личности и смерть. Вот что делает со сложней шей машиной почти незаметный сбой шестеренки, почти неслышный сигнал к разрушению, одна-единственная неверная идея, тысячекратно размноженная и заложенная в каждую клетку, в каждую четвертую пару хромосом.

Нарк отводит руку назад для удара. Найджел, кажется, доволен, что первый ход не за ним. Кажется, Генри слышал, что раннее начало болезни указывает на наследственный характер. Или нет? Ладно, он ничего не теряет. Глядя Бакстеру в глаза, он говорит:

— То же самое было у твоего отца.

Сам он чувствует себя знахарем, налагающим проклятие. Бакстер смотрит на него тупо, без выражения. Взмахом левой руки останавливает своих дружков. Тишина. Бакстер сопит, пристально глядя перед собой. Пероун высказался нарочито двусмысленно: из его слов непонятно, жив ли еще отец Бакстера. Впрочем, Бакстер может не знать своего отца. Однако Пероун рассчитывал на то, что тот знает и про отца, и про его болезнь. А зная, ни за что не расскажет об этом ни Нарку, ни Найджелу, ни прочим своим приятелям. Это постыдная тайна. Возможно, даже себе самому он не признается, что болен, — старается не думать об этом.

Наконец Бакстер отвечает, уже совсем по-другому, негромко и осторожно:

— Ты моего папашу знал?

— Я врач.

— Ага, щас! Доктора в таком рванье не ходят.

— Я врач. Тебе кто-нибудь объяснял, что с тобой происходит? Хочешь, расскажу, в чем твоя проблема?

Шантаж, бессовестный шантаж — и он срабатывает.

— Какая еще проблема? — побагровев, выпаливает Бакстер. И прежде чем Пероун успевает ответить, рявкает: — Лучше заткнись, мать твою!

И отворачивается, словно смутившись. Они вдвоем с Пероуном оказались в особом мире, не врачебном, а магическом. Когда ты болен, неразумно оскорблять шамана.

— О чем это он? Что такое было у твоего старика? — спрашивает Найджел.

— Заткнись.