Суббота

На счете шесть — ноль Стросс наконец совершает ошибку. У Пероуна снова высокая подача, но на этот раз мяч отлетает от задней стены, и Джей не успевает правильно его перехватить — выходит короткий прямой удар, в ответ на который Пероун, к собственному немалому удивлению, посылает Джею великолепную «свечу». Этот успех ободряет его, и вместе с эйфорией приходит способность сосредоточиться. Он без труда отыгрывает еще три очка и на последнем, поймав мяч с лету в прыжке, слышит, как Джей чертыхается себе под нос, возвращаясь к месту для подачи. Уверенность, а вместе с ней инициатива переходят к Генри. Он овладевает центром корта и заставляет противника побегать! Скоро счет уже семь — шесть, и Генри не сомневается, что и следующие два очка за ним. Однако в этот самый момент он посылает необдуманный мяч через весь корт, Стросс отбивает его мощным ударом, направленным в угол. Мяч падает; с трудом сдерживая проклятия в свой адрес, Генри бредет в левый угол подавать. В следующем гейме его начинают отвлекать посторонние мысли. Вспоминается жалкая фигура Бакстера с разбитым зеркалом в руках. Мяч отскочил от площадки, как раз сейчас следовало бы подбежать к нему и ударить — но Пероун медлит. В результате мяч ударяется в стык между полом и стеной и с оскорбительной иронией подкатывается к его ноге. «Строссу просто повезло!» Пероун в сердцах готов выкрикнуть это вслух. Счет семь — семь. Но биться до последнего он сейчас не готов. До конца игры Пероун двигается как в тумане, и Джей без труда выигрывает два последних очка.

Ни у Генри, ни у Джея нет иллюзий. Оба они — всего лишь любители, и обоим под пятьдесят. Между геймами — их бывает не больше пяти — они, по уговору, делают перерывы, чтобы восстановить дыхание. Порой даже присаживаются на пол. Однако сегодня первая игра прошла не слишком напряженно, и они прохаживаются взад-вперед по корту. Анестезиолог спрашивает, как там эта девочка, Чепмен. Он, видите ли, с ней подружился. Да, так оно и было, и Пероун даже слышал, как Джей зашел к ней в палату познакомиться и в дверях застал медсестру-филиппинку, всю в слезах — «девочка Чепмен» только что не по-детски ее обматерила. Стросс присел к Андреа на кровать, наклонился к ней и заговорил так:

«Вот что, солнышко, послушай меня. Если хочешь, чтобы мы вылечили тебе голову, придется тебе работать с нами в одной команде. Слышишь меня? А не хочешь — собирай вещички и отправляйся домой. У нас, знаешь ли, полно желающих занять твою кровать. Где твои вещи? Ага, в тумбочке. Давай-ка их сложим в сумку. Так, зубная щетка, плеер, расческа… Нет, не хочешь? Ладно, тогда я их положу на место. Вот, смотри, все кладу обратно в тумбочку. Только помни наш уговор: мы помогаем тебе — ты помогаешь нам. Договорились? Вот и отлично. Давай пожмем друг другу руки».

Пероун сообщает, что Андреа пошла на поправку.

— Нравится мне эта девчушка, — говорит Джей. — Здорово напоминает меня самого в юности. Сущая заноза в заднице. Придется ей поработать над собой, иначе будет полно неприятностей.

— Ну, одна неприятность для нее уже позади, — отвечает Пероун, занимая свою позицию на корте. — Если теперь она попадет в беду — по крайней мере, сама будет виновата. Ладно, начинаем.

Напрасно он заговорил о «беде»: в этот самый миг, когда навстречу ему летит поданный Строссом мяч, это слово влечет за собой воспоминания ночи и утра, слившиеся в единое целое, и вместе с ними — еще дюжину ассоциаций. На мгновение Пероун забывается: перед глазами его всплывает пустынная ночная площадь, самолет в огне, его сын на кухне, спящая жена, дочь на пути домой, трое мужчин на улице — все в один миг. Мяч появляется над головой так неожиданно, словно Пероун на секунду отлучился с корта. Отбить его, естественно, не успевает — и теперь подавать приходится ему. Вторая игра начинается не лучше первой, с той лишь разницей, что теперь Генри приходится побегать. Джей занял центр и распоряжается мячом по своему усмотрению, а Генри скачет вокруг своего противника, словно цирковой пони. То он выгибает спину, отражая мячи из дальних углов, то бросается вперед и изо всех сил тянет руку навстречу коротким ударам. Постоянная смена направлений утомляет его не меньше, чем презрение к себе. Почему, черт побери, он с таким восторгом ждал этого унижения, этой пытки? В такие минуты ему кажется, что игра обнажает его суть, а она на редкость неприглядна: тупой, неповоротливый, неуклюжий — и в жизни он такой же, как в игре. Спортивная неудача превращается в развернутую метафору недостатков характера. Каждая совершаемая им ошибка унизительно типична, хорошо знакома, словно отметина, словно шрам или другая деформация на каком-нибудь интимном участке тела. Знакома и самоочевидна, как собственный язык во рту. Только он способен так сглупить, только он заслуживает такого проигрыша! С каждым проигранным очком он все усерднее черпает энергию из темного водоема ярости.