Суббота

Он пересекает мрачноватую Грейт-Портленд-стрит — из-за серых каменных фасадов кажется, что здесь всегда сумерки, — и на Портленд-Плейс видит пару фалуньгунцев, несущих свою вахту перед китайским посольством. Их вера в то, что в нижней части живота у каждого из них сокрыта вселенная в миниатюре, делающая то девять оборотов вперед, то девять назад, видится угрозой тоталитарному режиму. Конечно, на материализм это не похоже. Сектантов бьют, пытают, бросают в тюрьмы, казнят, они пропадают без вести — но их уже больше, чем членов китайской коммунистической партии. В Китае слишком много народу, так что вряд ли это безумие долго продлится, всякий раз думает Пероун, проезжая мимо посольства и неизменных пикетчиков. Их экономика развивается слишком быстро, и в современном мире все взаимосвязано, и партии трудно за всем уследить. Сейчас в «Хэрродзе» полно китайцев, разглядывающих роскошные вещи. А вслед за вещами придут идеи… и кому-то придется уступить. Притом что китайское государство само скомпрометировало философский материализм.

Посольство со зловещим рядом антенн на крыше осталось позади; теперь Пероун проезжает по сети «медицинских» улочек к западу от Портленд-Плейс — здесь расположены частные клиники и приемные специалистов с мебелью «под старину», на гнутых ножках, и журналами «Кантри лайф». На Харли-стрит людей приводит вера посильнее иной религии. Многие годы в его больнице принимают и лечат — разумеется, бесплатно — пациентов, залеченных здешними престарелыми халтурщиками. Остановившись у светофора, он видит, как на Девоншир-Плейс выходят из такси три женщины в черных хиджабах. Та, что посредине, идет согнувшись и опираясь на своих спутниц — должно быть, она и есть больная. Три черные скульптуры на фоне кирпича и кремовой побелки вертят головами туда-сюда, поворачиваются друг к другу — видимо, ищут нужный адрес; вид у них гротескно-зловещий, словно на шествии в Хеллоуин. Или в постановке «Макбета» в школе Тео, где Бирнамский лес толпился за кулисами, готовясь идти на Дунсинан. Наверное, две сестры под конец уговорили мать показаться врачу. Красный свет никак не сменится зеленым. Пероун чуть прибавляет газу, переводит на нейтральную. Что с ним, отчего он так вцепился в рычаг, зачем напрягает квадрицепсы? Он чувствует почти физическое отвращение. Какой стыд — заставлять людей ходить по улицам, спрятавшись за черной завесой. Хорошо хоть лица у них не закрыты. От паранджи его просто тошнит. А что сказали бы по этому поводу благостные пессимисты из колледжа Дейзи, уверяющие, что все относительно? Священная традиция, противостоящая бездумному потребительству Запада. Однако мужчины, их мужья, — у себя в кабинете Пероун не раз общался с арабами, — мужчины у них ходят в костюмах, или в тренировочных, или в шортах; они носят «ролексы», они милы, образованны и прекрасно разбираются в обеих традициях!

Наконец зеленый свет — и перемена декораций: новые двери, новые приемные. На дороге появляются другие машины, и необходимость следить за движением отвлекает Пероуна от гневных мыслей. Возмущение его подавлено в зародыше. Пусть одеваются, как считают нужным! Ему-то что за дело? Паранджи — лишь прикрытие для его раздражения. Нет, раздражение — неточное слово. Мусульманки и китайское посольство направили его мысли в знакомую негативную колею. Суббота — время, отведенное для бездумного довольства жизнью, но за сегодняшнее утро он уже дважды погружался в мрачные раздумья. Что испортило ему день? Не проигранная партия, не столкновение с Бакстером, даже не бессонная ночь, хотя все это тоже сыграло свою роль. Нет, все дело в ожидании того часа, когда он направит свою машину в сторону Перивейла. Пока от этой поездки его отделяла игра в сквош, он чувствовал себя в безопасности. Но теперь осталась лишь покупка рыбы. Мать все равно не узнает его в лицо и тотчас же забудет после отъезда. Бессмысленно ее навещать. Она не радуется появлению сына и не огорчится, если он не появится. Все равно что носить цветы на могилу. Свидание с прошлым. Зато она может самостоятельно поднести чашку к губам и, хоть и не узнаёт сына в лицо, все же довольна, что кто-то сидит рядом и слушает ее лепет. Не важно кто. Как же он не хочет туда ехать! Но если долго ее не навещает, начинает презирать себя.