Суббота навсегда

Мы не будем подробно описывать, как играли на хвост; как Педрильо в придачу к пятой четверти осла сделался еще обладателем пятидесяти дукатов; как с каждой четвертью отыгрываемого осла к нему переходила и какая-то часть циклоповых денег, потому что теперь они играли «с прикупом»: каждая ставка удваивалась звонкою монетой; как, оставшись без единой бланки, циклоп вспомнил, что у него про запас есть «еще кой-какой капиталец», и встал во весь свой чудовищный рост, уперев в бока ручищи, по локоть обагренные лишаем — при этом призывал на помощь колебателя морей. Все ахнули. Но тут раздался голос: «Твой глаз, болван, мне уже обошелся в Аральское море, грайи, сволочи, заломили такую цену…» Был ли Посейдон и вправду его отцом, или то была ловкая шутка, не знал никто. Nemo novit patrem, как уже сообщалось. В любом случае мимикрирующее nemo свое дело сделало: с побитым видом дурень побрел прочь (очевидно, ему это было не впервой).

Педрильо, как человек благородный, честный и сострадательный, окликнул его и протянул ему осла — сказалось действие ртути; пока велись споры, суперосел честно себе издох. Одноглазый просиял. Одно дело проиграться, другое — фраернуться при покупке.

— Спаси Бог. Я тебе, друг, честно скажу. Я болгарский человек, а нам, булгарам, чувство блугударности присуще, как храмовым танцовщицам ожерелье. Видишь, я взвалил его на плечи, я похороню его, как брата. Как старшего брата. Я назову в его честь улицу, я воздвигну ему памятник на старом Арбате, моему дорогому, незабвенному ослу… Летят корабли — салют ему… — его одинокий глаз наполнился слезой. — Идут дети… ну, как говорится, на помин души… идут, значит, того… чтоб не по последней… и чтоб из пушек бить… ни-ни, мир! Ты не думай… дети… мир… я тут, понимаешь, один корабль знаю…

— Корабль?

— Недорогой… такой корабль, значит… ну все, мир, мир! — И он пожал дохлому ослу копыто. — Хороший корабль… «Мир» называется… на пятидесяти веслах. Постой, — начинает загибать пальцы, — на семидесяти.

— Нет, мы на галерах не плаваем, — твердо сказал Педрильо.

Ему было велено продать осла и купить корабль. Казалось бы, что тут такого? Люди продают ослов. Люди покупают корабли. Весь фокус в том, что это не одни и те же люди. Один и тот же человек может продать одежду и купить меч — но не продать осла и купить корабль. Педрильо первый, кому это предстояло. Полдела им было уже сделано, а что до корабля, то, надо сказать, выбор здесь велик: от бумажных, сработанных из газеты, до орбитальных комплексов. Правда, индийская мудрость гласит: то и это — одно и то же, но… не знаем. Педрильо, конечно, справится со своей задачей. Есть некое существенное обстоятельство, чтоб не сказать решающее: его хозяин вовсе не требовал купить корабль на деньги, вырученные от продажи осла. Что еще за притча! Он велел продать одно и купить другое, это мы по своей привычке к бедности одно обусловили другим. А у Лостадосов в деньгах недостатка не было. Должность коменданта Орана прибыльна, не говоря о том, что великий толедан оставил после себя, помимо доброй памяти, еще кое-что. Если угодно, ликвидация осла (в коммерческом смысле) явилась актом чистого жульничества. Жульничество подобно искусству: может быть чистым, а может преследовать определенные цели. Так вот это было чистое жульничество, l’escroquerie pour l’amour de l’art.

Педрильо зафрахтовал корабль в магазине подержанной книги на набережной Сен-Мишель.

— Мне «Одиссею», пожалуйста, прижизненное издание.

— Прижизненное? Вы имеете в виду «Улисса»?

Перед ним была особа, на чью роль в фильме пригласили бы Кащея Бессмертного.

— О’кей, мистер, «Улисса». Тогда что?

Особа молчала. Затем повертела в пальцах карандаш.

— Четыре. Первый, второй, третий, четвертый, — неочиненный конец карандаша тремя стежками переместился в пространстве, прежде чем при слове «четвертый» указать на Педрильо — как в считалке. Сосчитанными оказались Гомер, Джойс, Кубрик. — Ваш Гоголь тоже представлял себе Улисса, когда писал вторую часть «Мертвых душ». Не мне вам говорить, каким это закончилось конфузом.

— Конфузом? После первой части и после всего созданного им он уже мог ставить любой эксперимент. Напишут: сгорел, войдя в плотные слои атмосферы.

На стене было небольшое зеркало, а в нем отражалась надпись золотом: «Shakespeare & Со» — слева направо, и буквы не наизнанку.

После непродолжительных раздумий (не над этой катоптрической загадкой) Педрильо решил, что сам наберет команду.

— С переименованием корабль приобретет иное лицо: Улисс не Одиссей, как Париж не Paris. И команда Одиссея Улиссу не подходит.

Получив сдачу, он направился к выходу. Женщины подняли на него глаза. То были две подруги-мещанки, совсем молоденькие, выбиравшие книгу для подарка, и учительница музыки средних лет, небрежно причесанная, в платье, сидевшем на ней криво, — она рылась в нотах.

Только что их взгляды тому, у кого уже давно выросли крылья!

На улице Педрильо еще раз скользнул взглядом по витринному стеклу с золотыми буквами: «Shakespeare & Со» (вот и разгадка).