Суббота Воскресенского

Шевцов до последнего выполнял обязанности ее спутника. Он поддержал, когда она, ступив после лестницы на землю, поскользнулась. Полина почувствовала силу его руки. Мужские руки – классика жанра. Но ведь работает!

И больше ни о чем другом она уже думать не могла.

Простились они у ее комнаты, когда Полина поблагодарила за чудесный вечер и пожелала спокойной ночи. В общем, глупости говорила. Надо было по-другому.

Надо было попросить расстегнуть ей платье, потому что молния находится сзади и самой раздеваться неудобно. Они взрослые люди. Он бы помог. Но если бы, расстегнув ей платье, он ушел, это было бы очень унизительно.

В итоге Полина сама неловко и мучительно расстегивала эту молнию, боясь испортить наряд, который предстояло вернуть, а потом лежала в кровати и долго не могла уснуть.

Ей сорок пять лет, сыну двадцать шесть. Она взрослая, самодостаточная, свободная, многого добившаяся женщина. У нее интересная, насыщенная жизнь. Чего еще надо?

Мужчину за стеной. Можно сколько угодно убеждать себя в том, что быть одной здорово. Только это неправда.

Она хотела провести эту ночь с Олегом. Нет ничего проще: встать, постучать в дверь и сказать… Да можно даже ничего не говорить. Если мужчина весь вечер был твоим сопровождающим и никому другому не оказывал знаки внимания, значит, ты ему нравишься, правда? Рискни, встань и постучись в его дверь.

Но вместо этого Полина лежала, смотрела в потолок и никак не могла уснуть.

6

Из усадьбы они уехали в числе последних. Сначала Дан фотографировал Женю в холле, гостиной и бальном зале, потому что она обещала отправить фотоотчет Ариадне, а потом они долго ждали такси. Пока ждали, любовались снегом, который сыпал хлопьями. Дан волновался, что в легких туфлях и неутепленном плаще Женя замерзнет, но она в ответ лишь смеялась, заявляя, что почти всю жизнь провела на льду и к холоду привычна.

Эжени была прекрасна. В этом платье, в старинном длинном плаще она кружилась, раскинув в стороны руки, и смеялась. Снег падал на ее непокрытые темные волосы. А в окнах усадьбы все еще горел свет, и все происходящее казалось сказочным и нереальным.

«Я ее люблю, – подумал Дан. – Я очень ее люблю».

Эта простая и ясная мысль пришла внезапно и стала открытием. Он понял сейчас, глядя на Эжени, кружащуюся и смеющуюся, ловящую губами снежинки, что с ней все очень серьезно. И совсем не так, как с другими. Теми, что были до…

Перехватив его взгляд, Женя перестала кружиться и подошла:

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, не заказать ли нам еще парочку такси? На случай, если это потеряется.

– Спешишь домой, ковбой?

– Боюсь простудить ведьмочку.

– А ты не бойся. Ночь – наше время, ведьминское, – выдохнула она ему в губы.

«Люблю, – думал Дан. – Люблю, люблю, люблю».

– Слушай, а откуда ты знаешь, что дуэли были запрещены?

– Где-то слышал, но точно не уверен. Вообще, в «Капитанской дочке» вроде написано, что героев из-за дуэли посадили под замок. Вовремя вспомнил.

Женя посмотрела на него как-то странно, Дан не сумел расшифровать этот взгляд, а потом подъехало такси, и они поспешили к главным воротам усадьбы.

Всю дорогу до гостиницы Дан думал о своем открытии. О том, что вот эта девушка, все-таки подмерзшая, жавшаяся сейчас к нему и укутанная в его пуховик, значит для него очень много.

Очень-очень много. Еще летом Дан даже не знал о ее существовании, а сейчас не знал, как существовать без нее.

Снег засыпал маленькую гостиницу и небольшую стоянку перед ней. Машины завтра придется откапывать. И где-то, видимо, оборвало провода, потому что света в холле не было. Когда они вошли внутрь, дежурная как раз зажигала новогодние свечи, что должны были просто украшать интерьер. В коридоре тоже было темно, поэтому по лестнице они поднимались со свечой, которую Дану выделили из гостиничных запасов.

Он шел впереди и освещал ступени, а Эжени, приподняв юбки, следовала за ним. Во всем этом было какое-то продолжение закончившегося бала. Зима, снег, старинные костюмы, свечи.

Открыв номер, Дан поставил свечку в стакан. Ее маленькое пламя скудно освещало комнату, скрадывая очертания предметов, делая пространство чуточку таинственным. Женя сняла пуховик и плащ, подошла к Дану. Ее ладони были все еще холодными, он взял их в свои руки и начал согревать дыханием. За окном было совсем темно, и при свете фар еще одного подъехавшего такси было видно, как падает снег.

На столе в стакане горела маленькая свечка, и девушка, чьи ладони он сейчас согревал, доверчиво склонила свою голову. Дан поцеловал ее руки.

– Тебе придется помочь мне снять платье, – шепнула она. – Я не могу во второй раз просить помощь у уборщицы. Да ее здесь уже и нет.

– Ты просила помощь у уборщицы? – он поднял голову.

– А ты думаешь, я сама себе его так зашнуровала? – Эжени повернулась к Дану спиной.

Он смотрел на шнуровку и молчал. Дышал. Все правильно. В такую ночь по-другому быть не может. Как там у Пастернака?