Субъект. Часть вторая

Вечернее небо мерцало от течений беспрерывно конфликтующих в нем термальных слоев, рьяно отстаивающих иерархию своего расположения, что отдавалось здесь, внизу, нытьем неуверенного в своем направлении ветра. Одни участки неба были плотными, влажными – яркими, другие – порожними, прозрачными, непроглядно мерклыми. Намного выше чувствовался колпак немыслимой силы напряжения, источаемой ионосферой, но еще выше все обрывалось. Небытие.

Никогда раньше я не поднимал голову выше тех событий, что меня окружали на земле. А сейчас, откровенно скучая, вот уже шесть часов сидя полусогнутым в тени мезонина[10], прямо над чердачным этажом, оборудованным под дополнительную квартиру доктора Оксмана, я впервые обратил внимание на эту оказию. Что ж, может, оно и к лучшему. Энергия солнца, возведенная в алиеноцептивном эквиваленте, воспринятая без таких сдерживающих фильтров, как озоновый слой и дисперсная, что значит, преломляющая своей влажностью среда небесного свода наряду с коллагеновым слоем роговицы, подавляющим пагубное воздействие лучей, могла бы затмить собой более чем всё и сжечь мозг одним лишь алиеноцептивным впечатлением.

Ведь каждый из органов чувств можно было так или иначе пресытить или вовсе оглушить соответствующим ему раздражителем. Неизбежно огрубевающее обоняние на промышленном производстве всяких едких пластиков и разящих наповал красителей. Тугоухость, дающая о себе знать от развернувшихся неподалеку с домом строительных работ. Прожектора, случайно проехавшиеся тяжеловесными лучами по глазам, могли их вывести из строя на несколько минут, а то и дольше. Так и с алиеноцепцией существовал некий порог, при преодолении которого я чувствовал легкое головокружение. Чересчур быстрый, горячий, тяжелый, громоздкий объект, буквально пылающий ореолом энергичности, был способен меня смутить. Тот взрыв на хладокомбинате, несмотря на то, что его ослепительное величие было сокрыто толстым слоем стен, сказался на моем чутье, сделав его на время подугасшим, хоть я и не обратил на это внимание тогда, но я это понимал сейчас, постфактум, на трезвую и умудренную опытом голову. И потому где-то в глубине души я все-таки был рад, что космический вакуум необъяснимым образом скрывал от меня неперевариваемую мощь солнца.

Также я не без удовольствия отметил, что, сидя вот уже чуть более шести часов в застывшей позе, я ни разу не ощутил потребности разогнуться, распрямить ногу или даже просто слегка размять шею. За все это время ничего не затекло и не занемело. Я сидел, как декоративный архитектурный элемент, как горгулья, изваянная из цельного и неподвижного базальта. Это казалось поразительным, бесконечно удобным, но если начать вдумываться, довольно-таки пугающим новшеством в работе моего организма.

То есть затекают у нас конечности от пережатия мелких сосудистых сетей, отчего впоследствии ткань, пронизанная ими, начинает голодать, неметь и через некоторое время бесповоротно отмирать. Я уже размышлял по поводу посреднических систем в моем теле и их отпадающей надобности в свете появления последнего апгрейда[11], взваливающего на свои плечи всё, что только относилось к транспортировке и обмену веществ. Это были фантастические предположения, хоть и основанные на вполне реальных, лично наблюдаемых мной метаморфозах. Но чтобы оказаться до такой степени правдой… Что же будет дальше…

В который раз, стряхнув с себя уже порядком закоченевшие объятия этой мысли, я вернулся вниманием к доктору Оксману. По-видимому, его организм обладал точно такими же особенностями, иначе объяснить его неподвижную позу перед ноутбуком, не меняющуюся с самого прибытия сюда, мне не удавалось. Этажом ниже суетилась какая-то женщина, слоняясь по дому, перекладывая вещи с места на место, протирая пыль чуть ли не со стен, не забывая периодически помешивать томящиеся на кухне блюда и время от времени что-то вопросительно выкрикивать поверх ступеней, ведущих наверх, к Оксману. Доктор что-то басил в ответ, но не всегда и далеко не сразу. Его немигающее внимание было приковано к экрану ноутбука, а пальцы почти не отрывались от щелкающих клавиш.

Задумчиво пронаблюдав за ним первое время, я решил изменить свой первоначальный план. Я не буду с ним разговаривать. Я дождусь утра, его ухода на работу, затем проникну в дом и загляну в файлы его персонального компьютера, не иначе как личного дневника. Бухгалтер не соврал, сказав, что Оксман не оставляет работу даже дома. Вот и на ее плоды я, переждав ночь, тихо и без всяких препирательств посмотрю.

* * *

За окном медленно всходило солнце, заливая светом мансарду и с укоризной подсвечивая бардак, оставленный спешившим на работу доктором Оксманом. На смятой простыне высился сноп из скомканных рубашек, на столике засыхала с недопитым кофе кружка, а на полу были разбросаны упитанные справочники с небрежно подвернутыми под себя страницами. Внезапно на них упала тень. Оконная ручка медленно и беззвучно повернулась, в комнате дохнуло сквозняком.