Субъективный взгляд. Немецкая тетрадь. Испанская тетрадь. Английская тетрадь

Есть две точки зрения. Одна говорит, что роль школы – создавать элиту. Она должна работать так, чтобы потенциальные «бульдоги» попадали в соответствующие их умственным и прочим данным учебные заведения, а потенциальная элита имела свои, элитные. Главная, на мой взгляд, слабость заключается в том, что поступление в эти школы связано с деньгами, и немалыми, а вовсе не со способностями будущего ученика. В результате дверь захлопывается перед теми, кто мог стать элитой в лучшем смысле этого слова, а это оборачивается потерей для страны. Нарушается одна из основ демократии: равенство возможностей.

Другая точка зрения, которая получила конкретное воплощение во французской школьной системе, основанной Наполеоном: все школы работают на основе единой национальной программы образования, которая предоставляется всем без исключения бесплатно. Таким образом двери школы широко открыты для всех, что позволяет, хотя бы теоретически, отобрать самых способных и создавать элиты, основываясь на меритократии, когда лучшие заслуженно получают лучшее.

Англия традиционно исповедует первую точку зрения, Франция – вторую. Я имел возможность сравнивать французов с англичанами, поскольку много бывал в обеих странах и со многими знаком. Пришёл я вот к какому выводу: элита и в одной и в другой вполне сравнимая. А вот «бульдогов» во Франции нет. И это, безусловно, заслуга системы образования.

Удивительно, что в стране, произведшей на свет Великую хартию вольностей, народ не просто мирится с положением «их бульдогов», но даже гордится им. Я попробовал представить себе, как отреагировал бы так называемый «простой француз» на то, что его назвали бы «нашим бульдогом» – ну, пусть не бульдогом, они не слишком во Франции популярны, но, скажем, «нашим пуделем».

Замечу мимоходом, что советская система школьного образования была списана с французской и во многом была отличной, если не считать засилья идеологии, которая учила ребёнка не КАК думать, а ЧТО думать.

* * *

– Скажите, лорд Клануильям, какова, на ваш взгляд, главная черта англичанина, как лорда, так и рядового члена общества?

Он ответил, не задумываясь ни на секунду:

– Толерантность, благодаря которой мы прославились как нация.

И, знаете, он прав. Я вспомнил, как во время наших съёмок в Лондоне, в прекрасный солнечный день (столица ими не избалована) мы с Иваном устроили пикник. Мы расстелили скатерть на газоне одного из лондонских парков, а их в Лондоне множество и все они совершенно прекрасны, и стали выкладывать из большой соломенной корзины всякого рода еду. Чувствую ваше удивление: «Как это на газоне? Разве можно на газоне устраивать пикники?» Отвечаю: да, можно, на английских газонах можно всё – устраивать пикники, спать, играть в футбол и ходить до одурения. Замечательному чешскому писателю Карелу Чапеку принадлежит рассказ о том, как он, будучи в Лондоне, поразился великолепным газонам, по которым прохаживались гуляющие, и спросил работника парка, в чём их секрет.

– Никакого секрета, сэр, – ответил работник, – нужно стричь-поливать, стричь-поливать, стричь-поливать каждый день, и так триста лет.

Возвращаюсь к нашему пикнику.

Итак, мы всё разложили, операторы расставили камеры, и начались съёмки. Напоминаю, что был прекрасный, тёплый солнечный день, было время обеденного перерыва, кругом сидели, лежали, прохаживались люди. Вы думаете, хоть один человек обратил внимание на киносъёмки? Вы думаете, хотя бы один человек взглянул в нашу сторону? Проявил хоть какое-то любопытство? Ничуть не бывало. У меня просто сложилось такое ощущение, будто мы прозрачны, нас не видно. НО это и было проявлением английской толерантности, и это, скажу вам, совершенно прекрасная черта, которую я не встречал ни у одного другого народа.

Лорд Марк Полтимор

– Что значит «вести себя как лорд»? Это значит, например, не чавкать, не класть локти на стол. Это значит одеваться небрежно, но не броско, говорить негромко, но ясно, это некое поведение, которому обучают каждодневно, а вот описать его очень трудно.

– Скажите мне вот что, милорд, – говорю я в ответ на его слова, – жил-был в России один учёный. Вскоре после большевистской революции его посадили, но, ко всеобщему удивлению, он дождался реабилитации. Звали его Дмитрием Лихачёвым, он был выдающимся ученым-филологом. Однажды я был на его лекции, после которой он отвечал на вопросы аудитории, и я никогда не забуду, как он ответил на вопрос: «Скажите, Дмитрий Сергеевич, почему у нас так не любят интеллигенцию?» «Видите ли, – ответил он, – это объясняется легко: можно притвориться богатым, влиятельным, чемпионом каким-то, но интеллигентом притвориться невозможно. Интеллигента видно сразу, либо он есть, либо его нет. За это и не любят. Завидуют». Скажите, милорд, применимо ли это рассуждение к аристократам?

– Отчасти безусловно. Мы узнаём друг друга на расстоянии, и нас узнают. Но нам не завидуют. Я даже позволил бы себе сказать, что нас любят. Нас считают неотъемлемой частью Англии и совершенно не хотели бы, чтобы мы, например, исчезли.