Сублимация любви

Историки раскладывают всё по культурным слоям, систематизируют всё и вся, каждой черепушке найдут место, но вот объяснить, как (?!) греки пришли к таким совершенным архитектурным формам – они не могут!

Можно допустить, что греки заимствовали кое-что у египтян или минойцев, но каким нужно было обладать гением, чтобы довести все до такого совершенства!

Я не буду грузить вас терминами, поэтому в двух словах о самом главном в греческом стиле. Древние греки очень любили колонны. Колонны не просто эстетически приятны глазу, они же выполняют важную функцию – это опора, на которой базируется крыша здания.

База, колонны, капитель, антаблемент, фризы – всё это в совокупности называется ордер.

Имеется три греческих ордера: дорический, ионический, коринфский.

Дорический ордер, можно сказать, мужественная строгость – колонны, как солдаты, без изысков, такие ровненькие столбики.

Ионический ордер с точки зрения пропорций уже более утончен: колонны становятся тоньше, капители завершаются специфическими завитками – волютами. Ионические колонны словно изящные, вытянутые ввысь женские фигурки с маленькими головками.

А вот коринфский ордер – это подчёркнутая роскошь в камне. Для коринфских колонн характерна пышно украшенная капитель с короткими завитками, как бы выходящими из орнаментальных листьев аканта. Очень красиво!

Важное место в архитектуре греческих храмов было отведено и скульптуре.

В понимании греков, красота – это пропорции и гармония. И красоте эллины не просто поклонялись, они её боготворили! По их философским убеждениям, красивое не может быть порочным, а в совершенном теле только совершенный дух!

К женщинам же у греков, можно сказать, стопроцентный мужской подход: Гетеры – для услады духа! Порнаи[1] – для плоти! Жёны – для продолжения рода!

Пракситель и Фрина

IV до н. э. Афины

Философ Платон и его друг скульптор Пракситель шли по залитой солнцем мостовой, ведущей к Парфенону. Платон тяжело ступал, тяжело дышал, пухленькой ручкой прикрывал глаза от ярких лучей солнца. На его одутловатом лице сияла улыбка.

Пракситель, заложив руки за спину, шёл, низко склонив голову, словно что-то искал среди камней под ногами. Его, как мастера, вот уже несколько дней мучало едкое чувство недовольства собой. Печальные мысли грызли его изнутри, терзая, разъедали сознание, мол, нет в его скульптурах жизни, красоты и совершенства.

Платон, видя уныние друга, попытался отвлечь его от нерадостных мыслей, сказал:

– Сегодня в Афинах праздник – Посейдоновы мистерии… может…

Пракситель, даже не дослушав, оборвал его на полуслове:

– Нет! Нет! Никаких мистерий! Не до них мне! Я должен работать!

– Ах да-да… я забыл, тебе же граждане острова Коса заплатили за скульптуру Афродиты!

– Да! Они оплатили паросский мрамор. Уже! Мрамор ждет меня… стоит под открытым небом… Время идёт, а я не могу подступиться к работе! У меня нет достойной натурщицы! Боюсь, боюсь испортить великолепный камень. Нет, Платон, сегодня я должен работать…

– Ну тогда, друг мой, поднимемся к Парфенону!

– Зачем? – удивился Пракситель.

– Увидев великолепные скульптуры Фидия, ты наполнишься красотой, дух твой воспрянет, ты вновь обретёшь силу творчества!

Пракситель уныло вздохнул:

– Я их уже видел! Нет, не найти мне там вдохновения! Оно ко мне приходит только в работе, хотя, возможно, ты прав… идём. Идём!

Они поднялись к храму. Пракситель, лишь мельком окинул взглядом величественный Парфенон, пошёл к противоположному краю холма, откуда открывался величественный вид на Афины. Там внизу среди олив темнели крыши домов, петляли залитые солнцем улочки. Оглянулся – Парфенон подобно белоснежной птице парил над прекрасным городом. Какая гармония! Какое совершенство!

Пракситель, вновь тяжело вздохнув, сказал:

– Нет. Не вижу я здесь вдохновения. Я хочу, чтобы мои работы были другими, а не как эти, – и он удручённо указал на фронтон храма, где боги застыли в героических позах. – Они сражаются с гигантами и своей божественной красотой и силой славят величие Афин, но в них нет реальной жизни! Это же не люди! Боги! Где ты видел таких мужчин? Обычные люди другие – хилые, тощие, непропорциональные. Где такие совершенные мужские тела, а женские… где?

Платон искренне удивился, но сразу же нашёл, чем возразить ему, строго сказал:

– Не забывай: мера и соблюдение традиций – вот залог…

– Платон! Остановись! Оставь свои сентенции для академий! – раздражённо прервал его Пракситель. – Мера? Мера чего?! Как можно определить ту самую меру, о которой ты говоришь? А как определить красоту? Ты хоть сам это знаешь?!

– Я…

Но Пракситель поспешно остановил друга рукой.

– Послушай меня. Думаю, пришло время менять традиции! Вот старые мастера… за меру их таланта считали, если им удавалось передать в камне суровую мужественность юноши – куроса[2], и их юноши статичны, но затем настало время скульптора Мирона, и мерой его мастерства стало движение! Ты видел скульптуру «Юноша с диском»?