Субмарина

— И там были летучие мыши, — прерывает его Джуд, внезапно заинтересовавшись рассказом; ее голос дрожит, в нем слышно возбуждение. — Они вылетали из скал и кружились вокруг нас, как торнадо. — Кажется, это первый раз, когда она говорит так живописно. Она наклоняется вперед и кладет ладонь на руку Брина. — Мы всегда думали, что ты сможешь видеть в темноте или что-то вроде того, — произносит Джуд, глядя на Джордану. Потом поворачивается ко мне и шепчет мне в ухо: — Джордана наверняка не хочет, чтобы ты знал. — Ее теплое дыхание доходит до моей барабанной перепонки. — Когда она родилась, ее ушки были свернуты, как пожухлые листья.

Впечатляюще — она снова улыбается. Мне нравится Джуд.

— Правое так и осталось, да, маленькая летучая мышка? — замечает Брин.

— Пап! — недовольно восклицает Джордана. Ее правое ухо и правда как у эльфа.

Джуд и Брин хихикают и улыбаются друг другу. Интересно, это из-за опухоли или из-за вина они так расчувствовались?

— Боже, — бормочет Джордана.

— Когда мы закончили, картошка в мундире как раз пропеклась. Вкуснее картошки я в жизни не ел, — вспоминает Брин. Картофель в мундире готовится сорок пять минут. Кажется, мне есть чему поучиться у Брина.

Я жду, что на десерт он подаст виноград, но он предлагает мне шоколадное мороженое. Я не отказываюсь. Шоколадное мороженое черное снаружи, но белое внутри. Не думаю, что это что-то значит.

* * *

Прощаясь, я не сообщаю Джордане, что уезжаю спасать брак моих родителей. Наверное, и к лучшему. Она не читала мой дневник после безвременной кончины Фреда, и лишние переживания ей сейчас ни к чему. Хватит с нее и маленькой опухоли.

Апостат

Я был единственным, кто сошел на станции Херефорд. Затем сел на автобус до Лландинабо. Чтобы добраться до медитационного центра, нужно было еще топать две мили по гравиевой дорожке в гору. У меня было время подумать, наметить план и поразмышлять.

Я устроил штаб вокруг большого высохшего бревна на полянке между деревьями. Сгнивший ствол мягко проседает под моими тазовыми костями. Сегодня такой день, когда хочется ходить голым. У меня вспотела промежность. В воздухе замшелый запах грибов.

Я замечаю, что на неровной земле рядом с бревном кто-то выложил из прутиков и листьев слово «помощь» маленькими буквами. Восклицательного знака нет. Я пялюсь на это послание. Или кто-то просит меня о помощи, или сообщает, что я ее нашел.

У подножья холма, буквально в двух шагах, стоит здание с окнами от пола до потолка с трех сторон. Нечто среднее между разборной классной комнатой и пагодой. Я насчитываю десять человек, сидящих на жестких подушках на равном расстоянии друг от друга, как шахматные фигурки. У них прямые спины, ноги скрещены. Они медитируют. Мамы среди них нет. Здание окружает лужайка размером с поле для игры в бейсбол; посреди нее несколько совсем маленьких саженцев.

За пагодой — амбар, конюшни, ряд домов из красного кирпича и гравийная площадка для автомобилей. Что-то этот медитационный центр здорово смахивает на ферму. «В центре „Аникка“ вы увидите вещи такими, какие они есть».

Темнеет. В облаках появляются темные прожилки. Я слышу монотонный звук, доносящийся из пагоды: мужской голос поет мантру. Похоже на то, как Чипс изображает молящихся.

Чипс рассказывал, что на horsebang.com[20] они редко делают это прямо в конюшне. Эстель восемнадцати лет из Миссури, которая говорит, что мужской член уже никогда не сможет ее удовлетворить, делает это на лужайке. Чтобы удержать лошадь на месте, используется специальная сбруя, которую можно заказать по почте. Надо внимательно посматривать по сторонам, вдруг наткнусь тут на такое спецоборудование.

Звук затихает, медитирующие встают, чтобы расправить спину и размять ноги; тихая комната вдруг превращается в гимнастический зал.

Я спускаюсь по аллее, чтобы взглянуть поближе. По моим подсчетам, раз на улице темно, а в пагоде светло, они вряд ли что увидят. Подбираюсь достаточно близко, чтобы различить их лица. Одна женщина выглядит совсем молодо, как студентка, заменяющая учителей. Ее золотистые волосы не расчесаны; она выглядит эмоционально устойчивой. Зал постепенно пустеет; мужчины выходят из одной двери, а женщины — из другой.

Я возвращаюсь в основной лагерь. Достаю из сумки (пока я в пути, буду называть ее дорожным рюкзаком) пакетик печенья с черничной начинкой. Вынув одно печенье из фольги, быстро съедаю его, пережевывая пять-шесть раз, прежде чем проглотить. Мама говорит что я плохо пережевываю пищу и поэтому организму сложнее получать все необходимые питательные вещества. Если бы она сейчас была здесь, я бы напомнил, что это всего лишь черничное печенье. Если бы она была здесь — а она ведь тут, — я бы изложил ей свою теорию здорового питания.