Субмарина

Откуда взялись эти замашки мужлана? И джинсы — на нем джинсы! Никак вельвет сдерживал его либидо?

Мама толкает дверь ногой и вносит полный поднос: сахарница с неровными кусками коричневого сахара, маленький молочник, кофеварка без провода, две маленьких чашки и чайная ложка. Папа тут же бежит придержать ей дверь — сама галантность. Он подсовывает под дверь антикварный металлический утюг, который используем как заглушку, хотя при желании он мог стать орудием убийства. Мама ставит поднос на кофейный столик.

— На Оливера снизошло религиозное пробуждение, — говорит папа.

— Уверен, что не похмелье? — смеется она.

Откуда все это? Эти шутки. Мои родители убеждены, что у них совершенно здоровые отношения.

Мама выходит из комнаты. Папа снова облокачивается на каминную полку, притворяясь невозмутимым.

Он что-то задумал. Интересно, он хоть понимает, что мама поступила плохо? Вот он, когнитивный диссонанс Леона Фестингера в действии. Он слишком спокоен и слишком бодрится.

— Пап, ты должен смириться с тем, что произошло между мамой и Грэмом, — начинаю я.

— Оливер, твоя мама все мне рассказала. Мы обсудили это еще вчера.

Решаю начать с деталей.

— Она рассказала тебе, что после этого спала на пляже?

Хор запевает другой гимн.

— О да, напилась в стельку, — отвечает он, уставившись в телевизор.

— Понятно.

Наблюдая за хором, он выглядит таким спокойным.

Поскольку папа редко смотрит телевизор, стоит ему включить его, и он уже не может оторваться. Неважно, что показывают — рекламу, телевикторины, «Сельский вестник». Он смотрит на движущиеся картинки, как обалдевший деревенский дурачок.

Я смотрю телевизор очень разборчиво. Любопытно, что в «Хвале Господу» текучка среди ведущих гораздо больше, чем в других программах. Сегодня ведет Алед Джонс, он валлиец и, на мой вкус, совершенно асексуален.

У меня есть один старый испытанный способ разозлить папу.

Я начинаю переключать каналы: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (что-то про завод), «Люди из долины» [34], опять новости, черно-белый фильм, чемпионат по бильярду, «Хвала Господу». Это даже слишком просто.

— Оливер, хватит щелкать.

Я не останавливаюсь: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (про больницы), «Люди из долины», опять новости…

— Щелк-щелк-щелк, — говорит папа.

Чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, рекламная пауза…

— Оливер, я сейчас разобью эту чертову штуковину!

Он наклоняется и выдергивает шнур из розетки: телевизор и видеомагнитофон выключаются. Моими стараниями его череп наполнился кровью. Кладу пульт. Папа порозовел и тяжело дышит. У него немного смущенный вид, как у человека, проснувшегося утром после полнолуния и обнаружившего кровь на губах. Но для оборотня у папы маловато растительности на теле.

На нем светло-розовая рубашка, заправленная в джинсы без ремня. Воротник расстегнут на две пуговицы и под ним виднеется майка. Опять вспоминаю ту сгарую историю, когда папа порвал на себе майку. Снова думаю о том, что у него почти нет волос на теле.

Его лицо становится нормального цвета. Он поднимает выщипанные брови. Я жду, что отец скажет что-нибудь, но он лишь поворачивается и смотрит в окно. Корки не видно.

Я жду лекцию о том, как важно уважать чужую собственность. Но потом понимаю, что это он ждет, когда я сам расскажу, чему научился. Он не хочет читать нотаций, потому что гораздо приятнее знать, что я сам, без всяких подсказок, сделал правильные выводы. Это докажет, что мои родители снабдили меня отлично работающим внутренним моральным ориентиром.

Я многозначительно откашливаюсь. Папа смотрит на меня.

— Я понял, что совершал очень плохие поступки. Я обнаружил, что мои родители такие же люди, как все остальные, и тоже могут ошибаться. Не в моих силах управлять жизнями других людей. Я полон сожаления…

Папа все еще пялится на меня. И слегка хмурится.

— Что такое? — спрашиваю я.

Долгая пауза.

— У него что, правда грелка в форме сердца? — выдает отец.

— Ну да.

Он качает головой, поднимает глаза к потолку, поворачивается ко мне и спрашивает:

— И ты ее продырявил?

— Я плохой. Знаю.

Еще пауза. Потом в уголках его губ появляется намек на что-то — кажется, озорство.

— А что еще ты сделал? — интересуется он.

Не уверен, что именно он хочет услышать: признание вины или просто пересказ событий.

— Хм. Положил металлическую ложку в микроволновку.

— У Грэма есть микроволновка? — Папа, кажется, заинтригован.

— Да. На девятьсот ватт, — сообщаю я.

— Девятьсот ватт! — Он весь сияет, я вижу его десны. — Здорово, — говорит он. Кажется, я никогда раньше не видел его таким счастливым. — А он знает про ложку?

— Никто не знает, — успокаиваю его я.

Папа закусывает нижнюю губу и кивает.

Заходит мама и садится рядом со мной на диван. Папа тут же делает мрачное лицо.

Она берет кофе-пресс и поднимает поршень выверенным движением специалиста по контролируемым взрывам. Разливает кофе по чашкам и бросает в каждую по кубику сахара, который падает на дно, как подводная бомба.