Субмарина

Еще три удара железякой, и мои слова наконец достигают цели. Он слезает с машины и выжидающе на меня смотрит. Я лью бензин сквозь разбитые стекла. Опустошив бутылку, швыряю ее на заднее сиденье. Рукой делаю Ивану знак отойти, как фокусник, собирающийся исполнить особенно сложный, а может, даже опасный трюк. Вынимаю спички. Чиркаю одной, поджигаю коробок и бросаю его сквозь окно на переднее сиденье.

— Беги, Иван, беги давай!

И он бежит за мной. Обгоняет меня на своих костлявых ногах, я хлопаю его по плечу, и мы смеемся как сумасшедшие. Огонь разгорелся, мы едва успеваем завернуть за угол, когда раздается звук. Не столько взрыв, сколько очень, ну очень громкий кашель. Мы снижаем скорость, не оглядываясь. Идем по улице. Спокойно так. Я прикуриваю, держа сигарету в руках, пахнущих бензином, угощаю Ивана. На большом пальце у него царапина, то ли стеклом поцарапался, то ли стукнулся, сам не знает, говорит, не больно. Я пью водку, курим на ходу. Слышен звук сирен.

27

Мы сидим в электричке. Иван хочет в Люнгбю[13]. Ночью он сказал: встретимся, поедем завтра в Люнгбю. Билетов мы не купили. Большую часть пути Иван рассказывает о дельфинах. Не знаю, почему мы заговорили о дельфинах. Он вдруг начал. Дельфины. Тема, высосанная из пальца. Говори! Вагон почти полный, мужчина лет тридцати, в сандалиях, с торчащими из шортов загорелыми ногами, читает газету, отдел культуры. Газета опускается все ниже. Иван, похоже, будет поинтереснее. Иван говорит: дельфины вовсе не так хороши, милы и добры, как все думают. Видели, как самцы, несколько самцов, образуют круг и забивают находящегося внутри него детеныша носами. Нос не является естественным оружием, это не иглы и не когти. Требуется известная доля интеллекта, чтобы он стал орудием убийства. Но никто и никогда не слышал о дельфинах, которые собирают детей и женщин в деревенской церкви, закрывают двери, обливают все бензином и поджигают. Или о дельфинах, которые заставляют других дельфинов копать канавы вдоль дорог, чтобы потом убить их, кинуть в эти канавы и закопать при помощи третьих дельфинов, когда канавы заполнятся.

Мужчина с загорелыми ногами уже глаз не отводит, я отвечаю на его взгляд, смотрю в глаза смотрю сквозь него. Он срочно возвращается к газете. Шелестит ею, откашливается и снова располагает на уровне глаз. Иван говорит, что дельфины никогда не сжигали школ, не захватывали больниц, не скидывали грудных младенцев с крыши.

Мы сходим на станции Люнгбю. Недалеко от станции в цветочном магазине Иван выбирает розу на длинном стебле, я плачу. Я не спрашиваю зачем. Уверен, он расскажет — расскажет длинную историю. Думаю, может, нашел себе какую-нибудь милую девочку где-нибудь здесь, в пригороде. Такую, что наперекор родителям захочет трахаться с бездомным иммигрантом. Решительный бунт. Смешно, конечно, смехотворное предположение, как, например: а что, если я вдруг стану невидимым, что бы я тогда сделал? Кого из команды гандболисток я бы трахнул в ванне?

Мы идем по центральной улице, проходим магазины одежды, кафешки с летней верандой. По обеим сторонам улицы растут высокие деревья, листва свежая. Детские коляски, пакеты с покупками, красивая, подобранная по цвету одежда — мы плохо вписываемся. Садимся на скамейку. Уже после первой сигареты нарастающее в организме беспокойство приводит меня к киоску за очередными поллитровкой и какао. Когда я возвращаюсь, он так и сидит на скамейке, но роза исчезла. Спрашиваю. Он показывает, слежу за пальцем, он указывает на одну из припаркованных на другой стороне машин. Темно-синий джип, дорогое японское авто, под щеткой — роза, как штраф за неправильную парковку. Иван не отрывает от нее взгляда, как будто там вот-вот случится чудо. И начинает рассказывать об осьминогах. Вот так, ни с того ни с сего, конечно, осьминоги. Осьминоги — одни из самых умных существ, они могут даже открутить пробку на бутылке, если думают, что внутри еда. Он спрашивает, знаю ли я, что осьминоги — единственные животные, у которых яйца расположены на голове. Я говорю: нет — и открываю водку. Иван рассказывает, что если осьминоги сильно проголодаются, то могут съесть собственные конечности. Что люди, конечно, умнее, но он бы поменялся с ними, когда лежал на полу в сожженном доме и чувствовал, как растворяется его желудок.