Суд

— Все религии мира зиждутся на какой-то философской штучке-дрючке. Кроме четырех — иудаизма, ислама, буддизма, ну и нашего Христианства. Здесь все основано на личностях. Никто из представителей первых трех религий никогда не скажет, что их основатели восставали из мертвых. И только наш Христос, Он — (жест в сторону рулона) — воскрес. Пустая гробница Христа есть колыбель Церкви... Итак, Распятый погребен в пещере, а вход в нее завален камнем. И вот, Каиафа — это первосвященник иудейский, говорит Понтию Пилату, римскому прокуратору, фактическому хозяину Иудеи: «Стражу надо поставить у гроба Его...» А Его Каиафа ненавидел больше, чем вот он — (жест в сторону массовика-затейника) — ненавидит сейчас всех нас. Потому что Он обещал воскреснуть. Понтий Пилат только отмахнулся — есть-де у вас стража из моих римских солдат, вот и сторожите, не приставайте ко мне. Маялся, мучился римский прокуратор, чувствовал, Кого на смерть позорную на кресте обрек. И иудеев боялся: донесут иудеи императору, что послабу даю преступникам, и мне достанется... И вот, стоит римская стража у гроба, запечатанного римской печатью с орлами... Эх, как же негодовали римские солдаты, идя на идиотское задание: и чего сторожить тело погребенное, официально захороненное! Ну распяли Бродягу, ну говорил Он чего-то о своем воскресении, да мало ли кто чего говорил, но что ж так серьезно на это смотреть, зачем тело мертвое кому-то воровать? Чтобы объявить, что тело воскресло? Тогда нужны дела от «воскресшего» тела. И дела такие!.. Не просто какие-то умные слова. Мало ли слов дурных, за умные принятых, в мире сказано... И вот заступили на стражу, а после субботней ночи — гробница пуста! И пелены, обвивавшие Его мертвого, на своем месте, чин почину, лежат. И стражники, обалдевшие от всего этого («они были как мертвые», — сказано в Евангелии)... Это римские-то стражники, римские воины, которым покорился весь мир! Римская печать на камне у гроба была для них священнее всех иудейских заветов и тем более слов, говоримых Погребенным, пока Он ходил по земле. То, что они охраняли, было неприступным для войска, десятикратно превосходящего, а уж про кротких галилеян, на проповедях Погребенного воспитанных, и говорить нечего! Сон на посту для римского воина был невозможен, сон карался смертью. Просто халатность на посту каралась смертью. И — гробница пуста. Украли тело? У римских воинов?! Безоружные рыбаки? Так они проспали стражу свою?!

И вот бегут они к начальнику своему. Кто начальник? Понтий Пилат. О чем объявить начальнику? О своем сне на посту? Что несколько жалких иудеев отняли у них то, что они охранять должны были? И что с ними сделал бы Пилат?!

Но никто из них не был казнен. Никто из них даже не наказан! Да не о краже тела сообщить бежали они, а о том, что Он воскрес и из гроба вышел! Вот чье Тело они охраняли, потому и были они «как мертвые», римские воины, покорившие весь мир! И что делать Пилату? Казнить? За что? Он себя представил на их месте...

— Ну ладно, — говорит он им, — идите к этим иудеям, берите их деньги и не говорите никому...

«...И распятого же за ны при Понтийском Пилате...»

Вот и получай!.. Вот и мы доныне получаем, но живы, потому что Христос воскрес.

— Воистину воскрес! — вскричала в ответ Галя Фетюкова, откидывая руками рядом сидящих соратников.

И вскрик ее потряс собрание.

И взорвалось тут жизненное пространство собравшихся соратников. Отброшенные «кивалы», поднявшись с пола, искали председателя на предмет мести, но она была уже для них недосягаема, она стояла перед развернутым рулоном, и молча впивалась взглядом в Лик, Который тоже смотрел на нее. Путь к рулону был завален копошением соратников, которые теперь поняли, что концерт кончился и надо разбегаться (именно разбегаться), ибо просто расходиться было невозможно — взорвавшееся жизненное пространство не давало. Обретшая наконец силы Арфа Иудовна, отбросив по примеру председателя суда рядом сидящих, сминая и топча копошение соратников, выскочила на сцену и схватила за грудки массовика-затейника:

— Ты!!! А ведь обещал...

Массовик же затейник, все так же обворожительно улыбаясь лично ей и всему взорвавшемуся жизненному пространству, мягко-обворожительно отвечал:

— Да что там, да я много чего обещал... эх, как мы с папой твоим... пульт, зараза, не включается!

И тут пульт сам по себе включился, — взорвался «Циклон-Б», ахнул по ушам копошившихся соратников.

И взвыли они, и взревели они, и массовик-затейник помчался по рядам:

— Соратники! Вон отсюда. С нами наша рок-рапсодия. Вперед же, и там попляшем...

И сам, приплясывая по телам, по головам, устремился к двери.

— Предатель, — прошептала Арфа Иудовна, утопая в беспамятстве на руках Магды Осиповны...

«Я не предатель, — мягко послышалось в ее угасающем сознании, — я свободный приглашатель, ха-ха-ха...»

Его «ха-ха-ха» убойным довеском прилепилось к царящей рок-рапсодии «Циклон-Б».

— Стойте, куда вы?!