Суд

Ладно, черт с ним, Ростовцевым, в этом деле гораздо важнее рядом иметь начальника оперативно-диспетчерской службы Горяева, в этот отдел стекается очень полезная информация. Главная задача — подпрячь бы кого из министерства повыше… члена коллегии… Начальника производственного главка Пастухова? Нет, сюда соваться нечего, он — бессловесный раб службы, производства, с ним же ни о чем нельзя поговорить, кроме как о коробке скоростей или заднем мосте, он вообще святое дитятко рабочей окраины… Да, только намекни ему, он же убьет не разговаривая, что будет у него в руках, тем и убьет. К тому ж он и давно болен… А если его зама Сараева? А что? Кичигин сощурясь смотрел на уже залитую огнями Театральную площадь, не замечая, как вдруг посыпался из черного неба крупяной снежок… Все гуще была толпа у театральных подъездов.

Ну, так что же Сараев? Попробовать? И снова Кичигин напряженно думал… Почему-то ему казалось, что Сараев последнее время что-то тоскует и на этом его можно качнуть… Что, если придумать для него какую-нибудь карусель? А может, бабу ему подсунуть? Каруселью у Кичигина называлось организованное им веселье для друзей. Кичигин был жуликом с фантазией. И деньги любил тратить с фантазией. Мог, например, созвать гостей, напомнить им, что сегодня предпасхальная ночь, и пригласить всех к заутрене. А на улице уже ждут несколько заказанных им заранее такси, и вся компания едет на заутреню в Загорск. А разговленье потом в каком-то придорожном ресторане, где уже накрыт стол и странные цыгане поют под баян…

Однажды он сказал Ростовцеву:

— Я бы не мог, как вы, зашивать деньги в матрац…

— Это ж почему же не могли бы? — съерничал Ростовцев.

— Сгибаться же надо, спина заболит, — совершенно серьезно пояснил Кичигин, но Ростовцев его яда не почувствовал.

Да, очень они разные — Кичигин и Ростовцев. С тех пор, когда они провернули выгодные гешефты с «Майбахом» и со старыми такси, прошло немало лет. Ростовцев казался Кичигину опасно легковатым, не очень серьезным человеком, чересчур доверяться которому не следует. Но Кичигин не знал о весьма смелых и масштабных делах, в которых Ростовцев участвовал, работая на юге, и когда его напарником был Залесский.

Теперь Кичигин задумался о том, что новое дело почти целиком будет происходить в министерстве, где он работает. До этого его принципом было — левое дело подальше от службы. Сейчас этому принципу придется изменить, но тем более опасным видится ему Ростовцев…

В свою очередь и Ростовцев не очень-то был рад восстановлению их старого «тандема», он не мог забыть, что Кичигин в любом деле хочет быть первым и командовать. Но нельзя было обойти Кичигина, учитывая, что тот работает в министерстве, где они будут орудовать.

Кичигин окинул взглядом все глубже тонущую в вечерних огнях Театральную площадь и почувствовал знобящий холод. Ветер гнал по дорожкам садика снежную крупу и сухие листья…

Домой Кичигину идти не хотелось — неуютно было ему дома. И жена и сын жили как-то от него обособленно, о том, что нужно сыну, он обычно узнавал от жены. Вдруг утром, уходя на работу, роняла небрежно: «Володьке нужен костюм…» И тогда он, не очень точно зная, сколько может стоить костюм для парня, оставлял ему деньги в конверте с надписью «На костюм». Жена его делала свою служебную карьеру в сфере легкой промышленности. Их душевная близость умерла давным-давно, да и была ли она когда-нибудь? Жена была права, когда в минуты крутых разговоров спокойно напоминала ему: «Ты женился не на мне, а на московской квартире — вспомни». Так оно и было, если уж быть до конца откровенным.

Глава семнадцатая

Секретарь партийной организации главка Сергей Сергеевич Фролов пришел в министерство в восьмом часу утра, и ему пришлось долго жать кнопку звонка, прежде чем за стеклянной дверью появился заспанный вахтер.

— А я-то думаю, господи, кто же это в такую рань? — бормотал он, пропуская Фролова. — Неужто, думаю, опять пьяный какой, как давеча…

— Трезвый, трезвый, — смеялся Фролов.

В партбюро еще пахло вчерашними курильщиками, готовившими проект резолюции сегодняшнего открытого партийного собрания, они разошлись только за полночь, оставив после себя полог синего дыма.

Фролов торопливо распахнул окно — сам он не курил, табачного запаха не терпел, но запретить курение в комнате партбюро считал актом недемократичным.

Через окно в комнату хлынул холод и донесся пока тихий голос улицы: шорох автомобильных шин, человеческих шагов, хлопанье троллейбусных дверей где-то на остановке, приглушенный гул высоко летящего самолета. И вдруг ясный, как в кино, голос: «Олечка, с воздушным приветом!» — это крановщик на соседней стройке каждое утро так приветствует какую-то дивчину.

Послушав немного улицу, Фролов занялся проектом резолюции — читал медленно, зорко, слово за словом…