Суд да дело. Судебные процессы прошлого

«Маркиза, – бормотал Коровьев, – отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства! Королева в восхищении! Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут! Королева в восхищении!» М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Обезумевший от горя Аракчеев прибыл в Грузино и лично возглавил «отыскание заговора», каковой вскорости и обнаружился. Комнатные девушки Ивановы Татьяна и Федосья, дворовая женщина Дарья Константинова и кантонист Иван Протопопов сознались в том, что в течение месяца подговаривали Василия Антонова убить ненавистную мучительницу. Дело рассмотрел уездный суд, затем губернская палата, стандартный приговор («кнут-Сибирь») был вынесен и утвержден новгородским губернатором Жеребцовым. Казалось бы, «в архив».

«Но виновный был нужен для мести нежного старика, он бросил дела всей империи и прискакал в Грузино. Середь пыток и крови, середь стона и предсмертных криков Аракчеев, повязанный окровавленным платком, снятым с трупа наложницы, писал к Александру чувствительные письма…»

А.И. Герцен. «Былое и думы»

Не тут-то было. Императору было угодно с целью облегчения страданий «дорогого друга» указать генералу Клейнмихелю (тому самому, из эпиграфа некрасовской «Железной дороги»: «Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу? Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!»), чтобы тот лично наблюдал за следствием и «чтобы дело исследовано было со всей строгостию». А должной строгости-то как раз и не наблюдалось: например, старорусский земский исправник Лялин и член суда Мусин-Пушкин настояли на приостановлении наказания Константиновой кнутом на том основании, что она беременна. Закон действительно в этом случае кнут применять запрещал, но дело-то!.. дело-то особенное, государственное, можно сказать, при чем тут закон?

Второй круг

Особенно настаивал на продолжении розысков новгородский губернатор Жеребцов. Ставленник Аракчеева, весьма ценивший возможность бесконтрольно пользоваться ресурсами вверенной ему губернии (сенатская ревизия 1827 года обнаружит помимо 2700 нерешенных дел еще и непонятное утроение за семь лет сметных сумм по земским повинностям, выразившееся в «экономии» почти четверти миллиона рублей), он настаивал на том, что истинной подоплекой происшедшего было инспирированное «сторонними лицами» стремление устранить Настасью от неусыпной охраны здоровья и благополучия лица, занимающего важнейшие государственные должности. В воздухе густо запахло государственной изменой.

Исправник штабс-капитан Василий Лялин и заседатель губернской уголовной палаты титулярный советник Алексей Мусин-Пушкин были взяты под стражу и содержались в суровых условиях более двух месяцев, после чего были переведены под домашний арест. У них дома неоднократно производились «внезапные обыски». Кроме чиновников к делу были привлечены две вдовы, навещавшие преступниц в тюрьме и сочувствовавшие им, а также двое крестьян, справлявшихся о судьбе заключенных. В конце концов, от всех от них отстали, но нервы помотали изрядно. Как меланхолически констатировал позже Сенат, «возбуждение этих исследований не имело тогда очевидных оснований и послужило не столько к обнаружению настоящих, сколько к увеличению числа мнимых преступников, вовсе не стремившихся произвести какие-либо злобные действия…».

Неизвестный художник «Портрет Настасьи Минкиной»

Впрочем, так повезло далеко не всем. Новое следствие обнаружило несколько десятков дворовых, которые либо при свидетелях желали Шумской смерти, либо «негодовали в злобных выражениях», либо знали о намерении с ней расправиться, но не донесли «куда следует». Всем виновным было назначено от 40 до 175 ударов кнутом и отправка в Сибирь на поселение, «так как владелец иметь их у себя не желает». Несколько человек, в том числе повар Василий, в процессе наказания кнутом «от того умерли».