Суд идет

Да, такое недоумение может возникнуть. Но роман, ставший подлинной эпопеей второй половины нынешнего века, нельзя понять в отрыве от литературы того времени, его нельзя оценить, не зная и не понимая художественного метода, характерного для всего творчества писателя. Этот метод был утрачен в советское время, он был разрушен горьковской философией социалистического реализма, ставшей религией для новой литературы. И всякого, кто эту религию не принимал, а пытался идти в русле нашей великой классики, партия, руководившая литературой, отторгала и даже предавала анафеме. Ведь эта литература возвеличивала русского человека, поэтизировала русский быт, русскую духовную жизнь — как все то, против чего и был направлен марксистско-ленинский интернационализм.

Вначале анафеме были преданы Блок и Есенин, — их не печатали сорок лет. А при Хрущёве, когда вновь стали рушить православные храмы, перестали печатать и Леонова. И не печатали, как я уже сказала, все десять лет царствования Хрущёва. Рядовой читатель, конечно, не мог понять, почему это с прилавков магазинов исчезли книги этого писателя. Не думал никто, кроме близких людей, и о том, а как живет писатель, гонораров-то нет, зарплаты не получает? Я спросила об этом Ивана Владимировича. На вопрос мой он ответил:

— А как жил я? Меня ведь тоже после яковлевской статьи перестали печатать. А как живут сейчас люди, которым по три года не выдают зарплаты? Не живут, а выживают. Так и мы… выживали.

Подумал минуту, затем добавил:

— Враг у нас жестокий, пострашнее немецких захватчиков будет. Курс он взял на полное истребление русских, как самой строптивой, непокорной нации. Сейчас вот только и слышишь: то на Севере свет и тепло отключили, то на Дальнем Востоке. Подумать только: не завозят уголь и нефть! Это в нашей-то стране, которая углем и нефтью снабжала всю Европу, а с нас за бензин по десять копеек за литр брали.

Невеселую свою беседу заключил словами:

— Литераторов наш враг во все времена особенно ненавидел; они, литераторы, дух бойцовский в народе формируют, они как часовые, неусыпно стоящие на посту, и ночью, когда темень становится непроницаемой и полчища врага к родным рубежам подползают, писатели бьют в набат и зовут сородичей на поле брани. Леонид Максимович относился к такому роду писателей.

О таких литераторах любит рассказывать Иван Владимирович. О них, правда, много рассказано в его книге «Унесённые водкой» и особенно в книге, ставшей бестселлером уже в первые месяцы её жизни — «Последнем Иване». Но в книге всё не расскажешь, а в жизни, долгой и богатой событиями, ох, как много было всякого! И кстати, без знания биографии писателя, его личной, семейной и служебной судьбы, тоже в полной мере не поймешь художественного метода, смысла его книг.

Прочитав все романы, повести и рассказы своего мужа, а их у него много, и сравнив их с устными рассказами, я вдруг поняла: писатель пишет о себе, только о себе и об очень близких ему людях. Современники Толстого находили во всех главных героях его трёх знаменитых романов черты характера его собственного, а во многих персонажах угадывались близкие ему люди. Недаром же, по его признанию, Анну Каренину он списал со своей тетки, а старого князя Болконского со своего деда по матери Волконского.

В романе «Филимон и Антихрист» главный герой Николай Авдеевич Филимонов — фотография самого автора, причем блестящая фотография! Фотограф сумел схватить и все главные черты внешности, и внутренние черты характера; оттенил и мельчайшие черточки. Но фотография осталась бы все равно мертвой, если бы романист не приплюсовал к этому портрету черты своих современников, близких людей, которых он наблюдал в жизни, с которыми был дружен, которых любил и судьба которых его волновала, как своя собственная. Иных из этих людей я потом увидела, с ними встречалась, о других знаю по рассказам. Замечу тут кстати, мой муж рассказчик удивительный, он так рельефно и красочно обрисует человека, что я его потом мысленно представляю как живого. Из этих-то рассказов и по впечатлениям встреч я составила себе общий портрет современников, с которых, как пчела с цветка, брал отдельные частицы и набрасывал на холст, создавая портрет Филимонова — человека, выступающего со страниц романа живым, величественно прекрасным. В каждом поступке узнаешь человека, живущего с нами рядом, в его судьбе — судьба русского, попавшего в гущу событий нашего времени, — именно, русского, и никакого другого. Потому он и такой красочный, колоритный, — в нём каждый шаг, каждое движение, каждое слово изобличает характер русский, национальный, в высшей степени типичный именно для русского народа. Наверное, потому люди плачут над его судьбой, люди радуются как дети, когда видят, как в конце романа он неожиданно выбирается из пропасти, в которую его затолкали злые силы и из которой, казалось, уж выхода не будет.