Суд королевской скамьи, зал № 7

Они один за другим вышли из зала заседаний и спустились по скрипучей лестнице. Все находились под впечатлением ужасов, только что описанных Яношем. У Хайсмита и Смидди, так отчаянно сражавшихся за Адама Кельно, шевельнулось нехорошее предчувствие. А вдруг Адам Кельно им лгал? Только что перед ними впервые чуть приоткрылась дверь барака номер пять с его страшными секретами.

А Натана Гольдмарка просто распирало от счастья. Вот-вот наступит момент, когда гибель его семьи будет отомщена, а правота его правительства — подтверждена. Теперь никаких отсрочек уже не будет, и фашиста настигнет заслуженная кара.

Баннистер по-прежнему сохранял полное внешнее бесстрастие — не зря его прозвали «человек-холодильник».

А меньше всех волновался человек, который перенес больше остальных, — Эли Янош. Он знал, что все равно останется евнухом, и по сравнению с этим все прочее было не так уж существенно.

Они расселись по местам, свет в комнате погас. Перед ними, за стеклянной перегородкой, находилась другая комната, задняя стена которой была размечена для определения роста. Туда ввели людей в тюремной одежде — они недовольно щурились, оказавшись внезапно на ярком свету. Полисмен поставил их лицом к стеклянной перегородке.

Среди десятка высоких и низких, толстых и худых мужчин вторым справа стоял Адам Кельно. Эли Янош подался вперед и внимательно вгляделся в них. Опознать с первого взгляда того, кого он искал, ему не удалось, и он начал разглядывать всех по очереди, слева направо.

— Вы можете не спешить, — сказал судья Гриффин.

Тишину нарушало только свистящее дыхание Натана Гольдмарка — он изо всех сил сдерживался, чтобы не вскочить и не указать на Кельно.

Янош подолгу задерживал взгляд на каждом из лиц, пытаясь связать его с событиями того страшного дня в пятом бараке.

Один, другой, третий… Янош понурился. Полисмен в другой комнате велел опознаваемым повернуться левым профилем, потом правым. После этого их увели, и в комнате снова зажегся свет.

— Ну что? — спросил судья Гриффин.

Эли Янош тяжело вздохнул и покачал головой:

— Я никого из них не узнал.

— Прикажите привести сюда доктора Кельно, — неожиданно выпалил Роберт Хайсмит.

— Это совершенно лишнее, — возразил судья.

— Вся эта канитель продолжается уже два года. Ни в чем не повинного человека держат в тюрьме. Я хочу окончательно в этом убедиться.

Полицейский ввел Адама Кельно и поставил его перед Эли Яношем. Они пристально смотрели друг на друга.

— Доктор Кельно, — сказал Хайсмит, — скажите что-нибудь этому человеку по-немецки или по-польски.

— Я хочу, чтобы мне вернули свободу, — сказал Адам по-немецки. — Это в ваших руках, — добавил он по-польски.

— Вам знаком этот голос? — спросил Хайсмит.

— Это не тот человек, который меня кастрировал, — сказал Эли Янош.

Адам Кельно перевел дух и опустил голову. Полицейский увел его.

— Вы готовы подтвердить это заявление под присягой? — спросил Хайсмит.

— Конечно, — ответил Эли Янош.

Адам Кельно получил официальное письмо, где говорилось, что правительство Его Величества сожалеет о причиненных ему неудобствах в связи с двухлетним пребыванием в Брикстонской тюрьме.

Когда за ним закрылись тюремные ворота, терпеливая и любящая Анджела бросилась ему в объятья. Позади нее, в переулке, стояли двоюродный брат Адама Зенон Мысленски с графом Анатолем Черны, Хайсмит и Смидди. И был там еще маленький мальчик, который сначала опасливо мялся, подталкиваемый «дядей» Зеноном, а потом, сделав неуверенный шаг вперед, произнес:

— Папа…

Адам подхватил ребенка на руки.

— Мой сын, — воскликнул он. — Мой сын!

Несколько минут они шли вдоль высокой кирпичной стены, а потом вышли на солнце — стоял редкий для Лондона ясный день

Заговор потерпел поражение. Но теперь Адам Кельно испытывал еще больший страх. Отныне его больше не защищали прочные стены тюрьмы, а враги были по-прежнему неумолимы и опасны. Оставалось одно — бежать, взяв с собой жену и сына. И он бежал — на самый край света.

7

— Адам! Адам! — раздался истошный вопль Анджелы.

Он одним прыжком миновал веранду и рывком открыл дверь, затянутую противомоскитной сеткой. Слуга по имени Абун вбежал вслед за ним. Анджела, упав на кровать, своим телом закрывала Стефана, а рядом свернулась кольцами кобра. Из ее пасти то и дело показывалось жало, а поднятая голова раскачивалась в смертном танце.

Абун жестом велел Адаму не подходить и медленно вытянул из ножен свой паранг. Неслышно скользя босыми ногами по ратановой циновке, он приблизился к змее.

Стальное лезвие, свистя, описало сверкающую дугу. Голова змеи отлетела в сторону, а тело затрепетало в судороге и опало.

— Не трогать! Не трогать! Там яд!

Только теперь Анджела позволила себе взвизгнуть и разразилась истерическими рыданиями. Маленький Стефан плакал, прижимаясь к матери, а Адам присел на край кровати и попытался их успокоить. Поглядев на сына, он виновато отвел глаза. Ноги мальчика были все в болячках — следах от пиявок.

Да, Саравак на севере Борнео был, пожалуй, самым далеким местом, куда человек может бежать, и самым укромным уголком, где он может скрыться.