Суд на Иисусом Христом, рассматриваемый с юридической точки зрения

Еврейское общество и управлявшие им учреждения были проникнуты глубоким чувством правды и закона. До каких размеров развилось в позднейшей истории еврейского народа это чувство, показывает основное правило: «Не делай неправды на суде». В более древней части «отеческих преданий» мы читаем: «Если судья произносит решение несогласно с истиною, то он удаляет величие Божие от Израиля. Но если он судит согласно с истиною, хотя бы только в течение одного часа, то он как бы укрепляет весь мир, ибо в суде именно и выражается присутствие Бога в Израиле». Обширная еврейская литература, которую мы называем Талмудом, есть не что иное, как Corpus Juris — энциклопедия всего закона, о которой лучше всего можно судить по сравнению с другими кодексами законов, в частности с римским кодексом и комментариями на него. Талмуд содержит много и других предметов, но это — его основа. И, что для нас особенно важно, эта основа составляет древнейшую часть Талмуда. Весь Талмуд состоит из сорока томов in folio — из массы рассуждений, примеров и комментариев. Средоточная часть его, содержащаяся в 12 томах, называется мишною. А содержание почти всей мишны составляет закон [1]. Мишна передавалась издревле как второй или устный закон — , т. е. подробный, основанный на предании комментарий Моисеева закона, и, заявляя ему полное подчинение, на практике вытесняла его как кодекс [2]. Между тем как другие части талмудического комментария не существовали целые столетия по введении христианства, мишна, или центральная его часть, по общему предположению, собрана раввином Иудой около 200 года по Р. Х. Но она была собрана в качестве устного закона, употребление и авторитет которого начали возрастать с самого возвращения народа из Вавилона, в качестве «краткого извлечения из законодательной производительности», продолжавшейся около восьмисот лет. Поэтому позднейшие еврейские писатели, не колеблясь, ссылаются на нее как на свод, заключающий в себе уголовные законы, несомненно, существовавшие во время первосвященствования Анны и Каиафы. Конечно, этого нельзя доказать относительно всех частей книги, которые записывались в течение двух столетий. Но мы имеем доказательства, что развитие мишны в этом частном направлении происходило очень рано и быстро. Самый ранний период его совпадает со временем «мужей великой синагоги», простиравшимся от возвращения из плена приблизительно до 220 г. пред Р. Х. Их деятельность выражена в руководящем афоризме: «Будь осторожен и медлен в суде, приготовляй как можно более учеников и сделай из них ограду вокруг закона» [3]. А за этим веком, внушавшим осторожность в судебной деятельности, следовал так называемый «век синедриона», который в течение следующих четырехсот лет разработал принцип осторожности до мельчайших подробностей.

Ничто в мишне не выражено так ясно, как противоположность, признававшаяся в то древнее время между судопроизводством гражданским и уголовным — между судом об имуществе и судом о жизни. Даже в отношении к первому судопроизводству их правила поражают современный юридический ум своею склонностью к педантической осторожности. Что же касается до преступлений уголовных, а особенно наказывавшихся смертью, то несомненно, что еще задолго до времени Иисуса высокая важность, которую имела в глазах закона жизнь еврейского гражданина, повела к чрезвычайным предосторожностям. Так называемые четыре великие правила еврейской уголовной юриспруденции: «точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей» — уже в мишне распадаются на подробные и точные правила, почти явно клонящиеся во всех пунктах в пользу обвиняемого и всего более имевшие силы при разборе дела, угрожавшего смертною казнью. Действительно, предосторожности доходят здесь до того, что нынешние евреи склонны представлять смертную казнь противною самому духу еврейской юриспруденции. В «устном законе» мы читаем изречение Елеазара, сына Азарии: «Синедрион, раз в семь лет осуждающий человека на смерть, есть бойня» [4].

Еще более изумительным (если мы вспомним страх евреев пред всем человекообразным в речах о божественном Существе) покажется следующее страшное изречение раввина Мейра: «Что думает Бог (если можно человекообразно говорить о Боге), когда злодей терпит должную муку за свое преступление? Он говорит: «Моя голова и мои члены страждут». А если Он так говорит о страданиях виновного, то что должен Он сказать, когда осуждается невинный?» [5]. И, таким образом, чтобы спасти неповинную кровь, оградить и защитить священное право на жизнь, еврейское законодательство изобиловало правилами предосторожности, которые, как бастионы, защищали обвиняемого, так что ложное обвинение делалось почти невозможным.