Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы

Убедительность «библейской критики» в глазах интеллигентных молодых людей моего поколения (не только советских молодых людей, особо подчеркиваю) покоилась на ее неопровержимой научной логике. Напротив, версии, излагаемые в Евангелиях, смотрелись нами как романтическая легенда. Судьба и проповедь Иисуса не вписывались в «нормальную» житейскую модель, которую только и способно было усваивать сознание, душа идеологизированных обывателей XX века. В преданиях про евангельского персонажа все виделось не таким, как «положено быть в жизни», как то, что мыслилось нами единственно реальной субстанцией в реальной истории.

Наиболее уязвимыми казались вовсе не чудеса, совершавшиеся Иисусом, не мистические исцеления, как это может показаться сегодня. Чудеса находятся вне сферы анализа у личностей образованных, о них как бы не положено им размышлять. В толпе — напротив — чудеса вызывают преклонение, и после карнавала российских ведьм и астрологов, целителей и магов 80–90-х гг. вряд ли нужно это особо доказывать. Чудеса толкуются моими учеными коллегами (филологами, историками, да и философами тоже) по такому профессиональному штампу: это варианты либо неких фокусов, либо бродячие мировые схемы, фольклорные притчи и сказки. Фантазирующие сказители всюду и всегда сочиняют нечто вот «эдакое», чудесное, необъяснимое, евангелисты просто не явились из этого ряда исключением…

«Библейскими критиками» второй половины XIX-первой половины XX веков остроумно, с публицистическим смаком приводились в параллель к Евангелиям шумерские, вавилонские, египетские древние сюжеты… Мол, разные народы сочиняли примерно одно и то же, друг у друга заимствовали. Зато чисто исторические сюжеты, зато моральные сентенции евангельских притч — вот на них-то были направлены скальпели многих скептических умов, анализ «христологов» (вторую партию в этом оркестре исполняли массовики, «научные атеисты». Преподавалась тогда в наших вузах и техникумах дисциплина с таким небезинтересным названием).

Вот, скажем, в Евангелиях говорится, что Синедрион осудил Иисуса в ночь Седера, в ночь наступления еврейского Песаха? Да? Так? Но, товарищи студенты, провести судебный процесс в Пасхальную ночь — это же абсурд, это акция, процессуально запрещенная еврейским законодательством. Значит, судилище в принципе не могло иметь места… Никак! Значит, все выдумали, причем плохо выдумали, недостоверно, с кондачка, уши неудачливых сочинителей из текста и торчат… Или — почему в тексте названы имена двух первосвященников Храма (Каиафа и Анна), хотя по смыслу термина ясно, что первосвященник мог быть один? А? Не можете ответить?

Или — вот более сложная проблема на закуску: почему, осудив Иисуса на казнь, религиозные судьи Синедриона передали этого смертника для нового процесса — римскому прокуратору? Что, одного смертного приговора для казни уже недостаточно? Нужен другой, причем иноземный?

…Особенно неправдоподобными смотрелись нами, юными «интересантами», эпизоды Евангелий, связанные с предательством Иуды. Почему в процессе опознания Иуда целовал Иисуса на глазах у храмового оперотряда? Если популярного проповедника возле Храма видели и слышали толпы народа, то храмовая охрана наблюдала и слышала смутьяна Иисуса в первую же очередь — ей это положено по должности! Зачем же стражникам понадобился столь диковинный способ опознания, причем прямо на местности? И почему Иуда выбросил жрецам Храма обратно 30 серебренников — положенную плату за предательство? За деньги он и продал Учителя (папа Лев Великий писал: «Он предал Христа по причине жадности к деньгам»)? Но главное, но самое невероятное: почему этот предатель из предателей удавился — еще до казни рабби? Вот уж что совсем не походило на нормальное поведение «стукача», хорошо знакомое советским людям…

Да, имелись основания у советских юношей и девушек довериться начальствующим наставникам в непререкаемом мнении, что Евангелия суть выдумки, изготовленные по языческим шаблонам древними фантазерами и дилетантами.

Уязвимость евангельских сюжетов заключалась и в уникальности доступных нам исторических источников. «В Евангелиях сказано? Это и есть все ваше „свидетельство об Истине“? Ладно, а где иные доказательства истинности? Возникновение исторического феномена, вроде мировой религии, — оно никем из современников не было отмечено? Это в пору-то имперской римской цивилизации, на пике латинской культуры?.. А вам известно, товарищи студенты, вековое юридическое правило: „Один свидетель — не свидетель“? Разве жизненный опыт вас самих не выучил, что одному свидетелю, даже искреннему и честному, доверять никак нельзя: он может обмануться сам и искренно обманет вслед себе и всех других…»

Отступление: О МОРАЛИ В НАУКЕ И «ИНТЕРПОЛЯЦИЯХ»

Сторонники традиционного христианства иногда все же возражали «библейским критикам»: но евангельские сюжеты, хоть кратко, но упомянуты в важнейших исторических трактатах первых веков н. э. — в сочинениях Иосифа Флавия и Тацита.