Суд над колдуном

— Не ведала, государь, богом клянусь! Не видала я, кое ты зелье взял, а спросить не смела. Нигде лекарева питья сыскать не могла. Думала, ты его взял. Сама-то я в ту пору, как неживая лежала. А ныне, как ушел ты на допрос, спокою мне не было. То в одну горницу пойду, то в другую. Будто, кто меня толкает. К Иванушкиной лавке подошла. Гляжу вдруг. На поставце, что в головах у его стоял, в уголку в самом, по-за укладкой, где его крестики, да рубашечка крестильная, гляжу, там и стоит сея скляница. Видно, кто мне глаза отвел, что я ране глядела да не видала… Облегчила я свою душу, перед тобой, Никита Иваныч. А только нет мне прощенья на сем свете. Дитя свое рожоное погубила я, и тебя, государь, обманула. И лекаря того на казнь отдала. Хоть и нехристь он, а в крови Иванушки неповинен. Ведаю я, государь, не захочешь ты на позор меня отдать. Отпусти меня, Никита Иваныч, в монастырь. Буду я там по гроб жизни грех свой великий отмаливать.

Боярин сидел молча. Не мешал боярыне говорить и с колен ее не подымал.

Авдотья Ермиловна ударилась об пол головой, да так и осталась лежать, не поднимая лица.

— Шибко ты меня обидела, Овдотья Ермиловна, — заговорил, наконец, боярин. — Да и тебе, ведомо, не легко. Ну, Иванушка, света нашего, не вернуть. Видно, на то была воля божья. А нам с тобой не стать расставаться. Погоди, дай срок, подумаю я, не можно ль тому лекарю какую помогу сыскать, чтоб сердце твое облегчить. Вставай, ин, Ермиловна. Ляг лутче на лавку, полежи. А я в повалушу пойду.

Какое зелье отравное?

Всю ночь боярин князь Одоевский глаз не сомкнул. Редко с ним такое бывало. Никак он придумать не мог, как быть. И лекаря Ондрейку ему жаль. И жену выдать никак невозможно. А мимо жены не выйдет. Не Ондрейкино зелье — так кого же? Кто мимо матери к младенцу доступ найдет? Либо сама мать дала, либо кого допустила. «Эх, бабы! — думал боярин с горестью. — Душу бы отдала и за сына, да и за меня то ж. Ан вишь, какую кашу заварила. А я расхлебывай. И откуда она бабку ту достала, забыл поспрошать. Ну, да ин так тому и быть. На что еще людей оговаривать. Будет. Ведь вот, дала б того лекарева питья, може, и мальченка жив бы был. Эх!»

Но тут вдруг боярин другое подумал. А ну, как и то зелье, что лекарь дал, тоже отравное? Ведь его-то он не посылал на осмотр.

«Ладно, — решил он, — ране чем каяться, да лекаря обелять, схожу, ин, сам в Оптекарский приказ с тем питьем. Пущай досмотрят».

Не сказав жене, боярин наутро собрался, велел лошадь оседлать, взял скляницу и поехал в Приказ. Пущай доктор Фынгаданов и лекарево питье испытает, — думал он.

Доктора Фынгаданова боярин Одоевский хорошо знал, не раз во дворце встречал. Фынгаданов ему и Ондрейку лекаря указал. Не хотелось боярину у немца лечиться. Не то что не доверял ему, да не способно все через толмача разговаривать. От того и не попенял он доктору, как беда над ним стряслась. Ты ему по своему говоришь. Он и понимает будто, а сам залопочет — и не поймешь ничего. Бог уж с ним!

Боярина Артамона Сергеевича Матвеева, что в ту пору Оптекарским приказом ведал, в палате не было, а дьяк, Нечай Патрикеев, на месте сидел, за столом.

Дух в Приказе нехороший. Как вошел князь Одоевский, так и обдало всего. Вроде, как, когда Иванушка болен лежал, а лекарь его лечил.

Как завидел дьяк боярина, Никиту Ивановича, тотчас встал и с почетом его принял. Боярин и рад был, что Артамона Сергеевича не оказалось. С дьяком-то попроще.

— Вишь ты, Нечай Патрикеич, дело какое вышло, — начал он. — Присылал я тут скляницу с зельем, что после Иванушки моего осталось, чтоб у вас тут дохтура досмотрели.

— Памятую, Никита Иваныч, памятую. Грех-то какой! Зелье-то отравное вышло.

— И то грех, Нечай Патрикеич. — Вот я ноне и пришел до тебя. Пособи ты мне, будь другом.

— Ты про што, князь Никита Иваныч?

— Да вишь ты, Нечай Патрикеич, проруха тут вышла. Не то̀ я тем разом зелье прислал. А то̀-то — вот оно. — И боярин вытащил из-за пазухи скляницу, обернутую в красный платок.

Дьяк смотрел на него и, видно, ничего не понимал.

— Вот она и просьбица моя к тебе. Вели ты сие зелье дохтурам осмотреть и подлинно дознать — доброе ль то зелье, аль вновь отравное.

Дьяк взял скляницу, будто с опаской, и хотел, видно, спросить что-то боярина. Но князь Никита только рукой махнул:

— Сделай милость, не пытай ты меня ни про што. Дай зелье дохтурам, и ответ мне принеси, а я тебе той службы во век не забуду.

— Ну, ин, будь по твоему, Никита Иваныч, хоть и не по указу то̀. Ты посиди тут покамест. А я дохтуров попрошу тотчас то зелье испытать.

Дьяк вышел в заднюю избу, а боярин сел к столу и задумался. Подъячие скрипели перьями, а меж собой разговоры вести при боярине не смели. Дьяк долго не возвращался.

Наконец дверь отворилась и вошел Нечай Патрикеич с той же скляницей. Питья в ней оставалось наполовину. В другой руке был у него лоскут бумаги. Лицо у дьяка было веселое.