Суд над победителем

Глядя в спину удаляющегося лорда-канцлера, Скерриту невольно вспомнились слова из «Смерти героя» Ричарда Олдингтона, которые могли бы стать антиэпиграфом его завтрашней речи: «Все, что делается во имя Британской империи, правильно. Нет Истины, нет Справедливости — есть только британская истина и британская справедливость».

* * *

Наступил четвертый день процесса. Интрига состояла в том, будет ли он решающим или от него ничего не зависит и в головах двенадцати присяжных выработались неколебимые мнения, сумма которых уже решила судьбу обвиняемого. Ясно было одно — этот день последний, если не считать, конечно, дня оглашения вердикта.

В адвокатской комнате Алекс отметил совершенно измотанный вид своего защитника. Скеррит пил крепчайший кофе и был немногословен. Лишь несколько стандартных ободряющих фраз да невеселая напутственная улыбка, когда ашер с констеблями уводил Алекса в зал заседания.

Лорд Баксфилд, осведомившись у сторон процесса, нет ли у тех каких-то новых заявлений, предложил адвокату произнести свою заключительную речь [39].

— Высокий суд! Господа присяжные заседатели! — начал Джон Скеррит, выйдя на середину зала. — Вы все помните о недавнем решении суда лорда-канцлера, суда, который еще лет семьдесят или сто тому назад имел бы весьма двусмысленное и странное название «суд справедливости». И, стало быть, вы знаете, о чем сегодня мне — адвокату Алекса Шеллена — говорить нельзя.

А о чем можно? — задав этот вопрос, Скеррит выдержал паузу, оглядев присяжных. — Да о чем угодно, только не об этом! О котировках акций на Лондонской бирже, например, или о зимних бегах на Кемптон-парке [40]. Однако поможет ли это моему подзащитному, обвиненному Большим жюри в измене королю, разглашении военной тайны и дезертирстве? Насчет лошадиных бегов?… врать не буду, не знаю, а вот котировки акций — уж точно не помогут (в зале и среди присяжных раздались смешки). Придется для разговора подыскать другую тему. — Скеррит, обхватив правой ладонью подбородок, стал в раздумье прохаживаться вдоль барьера присяжных. — Разве что поговорить о мотивах, по которым вообще совершаются предательства? Разумеется, в рамках дозволенного. Итак, мотив первый — страх за собственную жизнь. Нет — это не наш случай: офицер Шеллен был, да и сейчас остается парнем не робкого десятка, к тому же тогда ему в принципе ничто не угрожало. Наоборот — его участие в известных вам действиях как раз грозило разоблачением. Представьте себе, что в момент перестановки орудий и создания ложной цели, то есть еще на подготовительной стадии, кто-то узнал бы в нем беглого британского военнопленного. Все его действия незамедлительно были бы сочтены как диверсия, и их вместе с братом тут же бы расстреляли. — Скеррит в задумчивости сделал несколько шагов. — Мотив второй — корысть, подкуп. И снова — нет. Кроме Железного креста, который он, как только оказался в Швеции, даже и не носил (а потом и вовсе выбросил вместе с мундиром), ему, как говорится, ничего не обломилось и ничего не обещалось. Мотив третий — месть. — Скеррит остановился и нахмурил брови. — Месть за родной город? Но как можно приравнивать юридическое понятие «акта мести» к действиям, суть которых защита или самооборона? Вот вам ситуация: один человек подло обокрал другого; тот спустя время подкараулил вора в темном переулке и отдубасил поленом. Это — месть вне всякого сомнения. Вторая ситуация: один человек напал на другого и избил его. Потом он снова напал на него, но тот дал достойный отпор, к примеру, с помощью того же полена. Понятно, что ни один здравомыслящий человек такие действия местью уже не назовет.

У флаинг-офицера Шеллена не имелось никаких причин мстить королю Георгу VI или его государству в целом. Добавлю также (на всякий случай), что никто из погибших 20 марта под Хемницем английских летчиков даже не был знаком с мистером Шелленом, и мы можем смело отбросить даже такую, совершенно нелепую версию мести. Или кто-то хочет мне возразить? Нет?… Тогда идем дальше: мотив четвертый — политические убеждения. Но это — полный абсурд! Поменять в самом конце войны свое отношение к нацизму с минуса на плюс, когда даже в самой Германии происходит обратный процесс переоценки ценностей? С чего бы вдруг?